Я жива, но какой ценой! Мамочка, почему ты не научила меня быть счастливой? Почему мне так холодно и нечем дышать? Почему я так быстро устаю и всё время нахожусь в поисках того, за что бы ухватиться?
Я бродила весь деньи не заметила, как на дорожках парка потемнело. Фигура мужчины возникла внезапно и адресно. Я узнала его сразу и побежала. Мне надо бежать быстро и экономить силы. Добежать до людной улицы! А надо ли? И может быть, всё это сон, а когда я умру, наконец-то проснусь? И если всё предопределено, зачем бежать? Если всё известно наперёд? Смерть дышала мне в затылок. Вот они! Дивные, высокие тополя и маленький пивной бар. Он почему-то закрыт… Ветер уверенно дует мне в спину. Как же это напоминает сон! Ещё раз – ветер, огни, крик какой-то птицы, пустая пивная… Однажды всё пойдёт не так… Я закричала и встала в свет фонаря. И потеряла сознание.
Серафима Степановна осмотрела Вику со всех сторон и обнаружила, что она жива. Вика спала прямо на лестничной клетке. Попытки разбудить женщину не далирезультата. Предположительный диагноз – пьяная – не подтвердился, так как от Вики не пахло спиртным. Серафима Степановна поднатужилась, подхватила девушку под мышки и втянула в свет своей квартиры.
«Очнулась? Слава Богу!» – перед глазами алели губы Серафимы Степановны, обрамлённые малиновым платком с красными розами и зелёными листьями. Весь платок навылет был прошит золотой ниткой. Маленькие светлые глаза внимательно смотрели на Вику, не мигая. На кухне пахло оладьями и свежим персиковым вареньем.
– Хорошо. Иди к себе, умойся и приходи завтракать.
– Можно не умываться?
– Можно.
– Можно есть?
– Ешь.
– Можно ещё?
Серафима Степановна никогда не видела так близко Вику, а разглядев пристально, поняла, что та хуже голодной собаки, стоявшей в полночь под балконом среди своих. Поразила неухоженность, неразглаженность, усталость её лица, и… как бы это сказать, замученность и даже обречённость. Почему-то захотелось до неё дотронуться, может быть, что-то передать от своего внутреннего благополучия… Она не знала, как это сделать: «Вот крем. Бери сейчас же и мажь лицо… Чёрт те что. Молодая женщина, а за собой не следит», – Серафима Степановна решительно открыла банку и стала намазывать крем на лоб, напряжённые виски, провела руками вокруг глаз… Под глазами она увидела глубокие фиолетовые озёра, а в глазах – что-то такое, от чего ей, старухе, стало страшно. Всё однажды происходит впервые, и впервые ей стало страшно не за себя. Такого она ещё не видела. «Значит так, не раскисать», – пожалуй, эту фразу она сказала себе самой. Она подумала, что если сейчас Вика ещё немного поест, то сегодня она не умрёт, но Вика свернулась калачиком у неё на тахте и тяжело задышала.
– Тебе, может, скорую? У тебя что болит?
– Всё болит. Скорую не надо.
Всё однажды происходит впервые. Я впервые проснулась в комнате соседки, которая меня ненавидит и сплёвывает мне под ноги, и она оказалась милой женщиной! Возможно… если бы… то мы, возможно, были бы друзьями. Я так давно не была окружена рукотворным уютом, и теплотой, и какой-тонеземной свежестью, исходящей от старухи. Я не могла назвать свою квартиру домом, так же как и тело своё – домом для души. И как я оказалась здесь? Почему кадр сна – свет от фонаря, если это был сон, остался в сознаниикак последний? Почему я хочу подольше остаться в этой светлой комнате, обо всём забыть, почувствовать себя маленькой девочкой, у которой всё впереди.
– У тебя всё впереди, – сказала Серафима Степановна, не очень веря в то, что говорит, – только надо взяться за ум.
Как это так, взяться, Серафима Степановна не совсем понимала да и не знала, как это делается.
А я пыталась. Пыталась взяться, но у меня ничего не получалось, только подкатывала тоска волна за волной, и следующая была больше предыдущей. Она гнала меня к себе, в свой угол, в свой лес, как кошку перед смертью зовут духи, и она следует за ними. Я вошла, нет, не вошла, вползла, проникла к себе в квартиру, и у меня осталось сил ровно на один звонок.