Войдя в столовую, Новелла уже была спокойна и собранна.
Мать расхаживала туда-сюда вдоль большого венецианского окна, выходящего на сад и подъездную дорожку.
– Ах, Новелла, милая, ты уже лучше себя чувствуешь?
– Вполне, мама, спасибо.
– Дорогая, ты так расстроилась из-за Саламандера, но, поверь, он бы не выдержал в этой конюшне взаперти на сквозняке. Там, где он сейчас, ему будет лучше…
Новелла не ответила – в самое ближайшее время она намеревалась наведаться к сэру Эдварду, кто бы это ни был.
«Наверное, какой-то старый приятель лорда Бактона», – подумала она, а вслух спросила:
– Лорд Бактон присоединится к нам за обедом?
– Нет, дорогая, у него какие-то дела в Лондоне, и вернется он поздно.
«Хорошо. Значит, я могу без помех осмотреть дом», – подумала Новелла, приступая к супу, который поставила перед ней горничная.
– Фу! – воскликнула она, проглотив первую ложку. – Что это такое?
Графиня смущенно потупилась.
– Это суп из бычьей щеки. Твой отчим после нашей свадьбы уменьшил расходы на хозяйство, поэтому, боюсь, теперь нам приходится закупать продукты подешевле.
Новелла вспомнила завтрак и гору мяса, которую отчим навалил себе на тарелку.
«Когда надо ему, он, видимо, позволяет себе расходы», – с негодованием подумала она.
– А что с кухаркой?
– Наша кухарка ушла. Теперь у нас новая.
– Она тоже служила у лорда Бактона?
– Нет, дорогая. Новелла, я очень надеюсь, что ты примешь его. Знаешь, не каждый мужчина возьмет в жены стареющую женщину с неопределенным будущим.
– Мама, вы же знаете, что это неправда. Отец не оставил бы нас прозябать, и я собираюсь так или иначе выяснить точно, что у нас есть. Я хочу как можно скорее встретиться с его душеприказчиками.
– Но, милая, ты уверена, что это нужно делать? Мы же не хотим, чтобы поднялся шум. – Графиня встала из-за стола. – Новелла, я чувствую, у меня сейчас разболится голова, а в груди такое чувство, будто по ней стадо слонов топталось. Наверное, я вчера во время поездки простудилась. Сегодня я оставлю тебя одну. Уверена, ты найдешь чем заняться.
Новелла наклонилась, поцеловала мать и подошла к окну.
Потом она покинула столовую и направилась в гостиную. Немало счастливых вечеров провела Новелла в этой комнате с родителями. Мать обычно играла на фортепиано, а отец пел богатым басом. Новелла помнила все эти песни. Были среди них современные, были и классические.
Но, когда она вошла в комнату, ее ждало новое потрясение.
– Пианино! Где пианино? – вскричала она, подбежав к тому месту, где раньше стоял инструмент.
Салфетка и подсвечник, которые некогда украшали его, переместились на каминную полку и казались обветшалыми и забытыми.
Окинув взглядом комнату, Новелла увидела, что ее стены нуждаются в ремонте. Вокруг карнизов и подоконника темнели влажные пятна, а ковер в некоторых местах так протерся, что по нему было опасно ходить.
Новелла торопливо вышла из гостиной и начала осмотр всего дома. Увиденное обескуражило и не на шутку встревожило ее. В каждой комнате она видела, что каких-то вещей уже нет, а их место заняли более дешевые.
Кухня показалась ей пустой теперь, когда из нее исчезли почти все слуги. Женщина с красным лицом, грубым голосом и еще более грубыми руками стояла у плиты, которая выглядела так, будто ее не чистили уже несколько месяцев.
– Миледи, – сказала кухарка, делая книксен и одновременно вытирая руки о грязный передник.
– Извините, я не знаю вашего имени, – начала Новелла.
– Хиггинс, миледи.
– Сколько человек работает на кухне?
– Его светлость очень строг, миледи. Только я и одна служанка. Миссис Армитадж может зайти помочь, если много работы или я сама не успеваю.
– Что у нас на обед?
– Отбивные из баранины, картошка, кое-какие овощи, миледи, и разные пудинги. Его светлость любит вкусно поесть.
– Спасибо, Хиггинс.
Скрепя сердце Новелла пошла наверх к западному крылу. Оно наверняка теперь мало использовалось, однако, если бы в их доме устраивались званые обеды, они проходили бы в нем. Там же располагались и комнаты для гостей. Во время охотничьего сезона отец всегда собирал здесь друзей. То, что Новеллу ждало там, заставило ее рыдать.
– О боже! Здесь был пожар, и ничего не восстанавливалось, – произнесла она вслух, когда ей ударил в нос едкий запах старого горелого дерева.
Заливаясь слезами, она провела пальцами по обуглившимся остаткам шелковых штор и портьер. Повсюду была грязь и разруха. В дальнем конце крыла в крыше зияла дыра, через которую было видно небо, вся мебель и стены отсырели и заросли плесенью.