— Эм-м… наверное, — пожав плечами, она недоумённо посмотрела на него, причём сделав такое лицо, словно бы он спросил у неё какую-то ересь.
Учиха снова усмехнулся, покачав головой, пристально посмотрев на неё. Он решил ничего не отвечать по этому поводу. Нет ничего лучше, чем перевести разговор в другое русло, подальше от темы, связанной с рубашкой. Однако Сакура, похоже, и на другую тему не очень хотела разговаривать: опустив низко голову, она принялась изучать свои тонкие пальцы, отставив от себя подальше полупустой стакан с соком — неизвестно, что Саске ещё сможет выкинуть.
— Почему ты после того раза испугалась меня? — он спросил осторожно, рассчитывая на то, что она будет с ним откровенна.
Однако Сакура не привыкла к такому тону со стороны Учихи. Уж если он и хочет что-то выяснить, то он непременно станет это делать низким, грубым голосом, чтобы Сакура точно отрапортовывала ответы на его вопросы. Она задумалась, опустив голову, и посмотрела в сторону узкого коридора. Нет сомнений: разговор с Учихой — пропащее дело, потому что он уже пошёл кое-как.
— А ты как думаешь? — посмотрела она на него, слегка улыбнувшись.
Ей уже нечего было терять. Куда смешнее и забавнее для неё было посмотреть, как бесился Учиха. А он наверняка станет раздражительным уже после этого вопроса с её стороны. Сакура считала, что лучшая защита — это нападение. А значит, чтобы избежать этого ненавистного разговора снова, несмотря на то что они оба в нём нуждались, нужно задавать ему глупые вопросы.
— Я спросил тебя, — прорычал Учиха, нахмурившись.
— У тебя очень хорошая рубашка, — отлынивала Сакура, опустив глаза, но под пристальным взглядом Учихи смогла расколоться, будто хрупкий бокал. Вздохнув, она покачала головой, зарывшись тонкими пальцами в густые длинные волосы, и пристально посмотрела на него. На этот раз в зелёных глазах девушки отражалась полнейшая серьёзность, и это радовало Саске. — Хорошо, я тоже хотела с тобой поговорить. Я… я… подумала, что нам надо учиться, и мне…
Замявшись, она отвела глаза, посмотрев в сторону картины, висевшей около окна. Она изображала какой-то светлый пейзаж, полуразваленный домик, в котором явно жил рыбак со своей семьёй, судя по текущей рядом ухабистой и беснующейся реке. А может быть, просто с собакой или старушкой-женой, которая каждый день варила ему похлёбку из рыбы, и Сакура очень жалела, что не может оказаться сейчас прямо в этой картине, чтобы избежать разговора. Она боялась его едва ли не до дрожи. От его голоса начинали бежать мурашки по задней стороне ног, поднимаясь к спине.
Саске стал внимательно слушать её. Казалось, Сакура старалась подобрать слова, пристально глядя на него, не сводя взгляда. Она словно хотела сказать что-то, приоткрывая и закрывая губы, и тут же тяжело вздыхала, делая недовольное лицо. Сакура боялась его обидеть какими-то грубыми выражениями — это было хорошо видно, и невольно Учиха подбадривающе улыбнулся. Было приятно видеть, что она боялась его обидеть и явно заботилась о его уже и так давно сожжённых к чёрту нервах.
Сакура так и не смогла подобрать слова, отмахнувшись и опустив голову, и Учиха невольно начал злиться. Может, он и не хотел этого, пытался держать себя в руках, но зверь внутри принимался выть, рычать, рваться наружу, от этого принявшись драть Саске изнутри с такой силой, что ему хотелось причинять такую же боль Сакуре. Она задевала его гордость, а он — её. И от этого же было противно им обоим. Словно каждый раз, как только они начинали говорить на эту тему, они оказывались в противной, вязкой жидкости, едва испив которую, начинаешь говорить гадости и отвратительные слова друг другу.
— Подумала, что нам надо учиться, — передразнив её высоким голосом, Учиха вдруг нахмурился, разъярившись, и для пущей убедительности ударил по столу тяжёлым кулаком. — Вот и мучайся теперь.
Это звучало как приговор. Быть может, любая бы девушка, веди себя Учиха так и принимая столь устрашающий вид, тут же испуганно бы смотрела на него, но не Сакура. Харуно спокойно глядела на него, сохраняя самообладание, и ровным голосом произнесла:
— Пришёл по столу стучать? А почему же ты тогда спокойно так отпустил?
Саске чувствовал свою вину в этом. Разве тогда он не повёл себя как дурак? Тогда, после первого раза в лагере? Она ведь пришла к нему, она говорила, что так больше продолжаться не может, она разрыдалась в тот день так, что Саске становилось больно от этих воспоминаний. Девушка плакала навзрыд, крепко обнимая его за шею и утыкаясь носом в плечо, прося у него прощения чёрт знает за что. А потом он вообразил себе, словно не нужен ей, и согласился с тем, что им лучше всего просто остаться друзьями. Кому он поставил в приговор все эти мучения? Себе или, в первую очередь, Сакуре?
У Учихи не было сомнений в том, что себе. Сакура была тут ни при чём: она всего лишь оказалась жертвой собственной судьбы, которая, сведя их, сыграла злую шутку.
— Потому что, раз ты предложила остаться друзьями, я тебе был не нужен, — усмехнувшись, он быстро посмотрел на неё.
«Всего лишь отговорка», — вразумил самого себя Саске, и в этом у него никаких сомнений не было, но, чёрт возьми, что он ещё может сказать ей? Может быть, ползать у неё в ногах и молить о том, чтобы она его простила? А может, просто обнять её и сказать, что больше не хочет быть просто другом? Нет, эти варианты отпадали: Сакура не станет его поддерживать, а снова будет плакать, как тогда, десять лет назад. Практически ничего не изменилось: она осталась жизнерадостной девчонкой, которая, чуть что, примется плакать, словно обиженный подросток.
— Понятно. Потому что я подумала, что если не остановил, то я тебе не нужна. Шика-а-арно! — протянула девушка, всплеснув руками и засмеявшись.
Но этот смех вышел каким-то не то горьким, не то наигранным — Саске так до конца и не понял, наблюдая за тем, как она смеётся. Да, так же, как и всегда, обнажив белые зубы, но было в этом смехе что-то другое — такое холодное, прорезающее до глубины души, словно какая-то острая ледяная глыба.
— Смешно? — горько усмехнувшись, он покачал головой, посмотрев на неё.
Он обводил взглядом её лицо, шею, и тут на его глаза попались те маленькие засосы, которые он оставил на её коже в тот раз. Это не могло не вызвать тёплые чувства в душе Саске. Она прекратила смеяться, и тут же на её лице появилось такое отрешённое, а может, просто серьёзное и спокойное, выражение. Сакура будто бы даже устала от разговора с мужчиной: она отвела глаза, слегка улыбнувшись, и смех, который прорезал недавно кухню, резко умолк.
— Немного, — она вдруг обратила на него серьёзный взгляд. — А ещё…
— Что? — немного недовольно протянул Учиха, закатив язвительно глаза.
Сакуре не нравилось, когда он так делал. Это непременно означало то, как сильно он устал от неё. Может быть, так и было, и относительно Сакура была благодарна мужчине за то терпение, которое у него было по отношению к ней. Вряд ли кто-то другой, окажись он на месте Саске, оставался десять лет просто другом после отношений, которые у них были. Да и сейчас, Сакура была уверена, он переживал не лучшие времена, просто, как истинный мужчина, привык держать всё в себе и никому не рассказывать о том, что испытывал. Он походил порой на борца: сцепивший зубы, смело, мужественно и храбро стремился к Сакуре сквозь весь тот негатив, который она могла ему невольно «дарить».
— Не смотри так, — прищурившись, Сакура указала на него тонким пальцем. — А ещё мне не понравился первый раз, я не так себе все представляла и…
Чуть привстав, она тут же плюхнулась обратно, всплеснув руками и смутившись. Когда-нибудь эмоциональность Сакуры её или Саске сведёт в могилу: одновременно хотелось плакать и смеяться то ли от смены её настроения, то ли от её слов. Он немного придвинулся к ней, оперевшись локтем о спинку кухонного диванчика, на котором они сидели, и пристально, внимательно, пронизывающе посмотрел на Сакуру.
Она никогда об этом не говорила: не то стеснялась, не то просто решила «проглотить» их первый раз как должное. Саске казалось, что он всё делал так, как и должно быть: девушка почти не плакала, лежала смирно, и ей, судя по дальнейшим их разговорам и поцелуям, понравилось, только вот она, кажется, о чём-то умолчала.