Пока варился кофе, он нырнул в ванную, нашел таблетки от головной боли и бросил несколько штук в рот, запив стаканом воды из-под крана. Затем выдавил прямо в рот немного пасты из тюбика и растер ее во рту языком. Вот так-то лучше. Очистишь тело — очистишь мозги. Память благодарно откликнулась на заботу. Наконец-то он вспомнил, что Кэндис подошла к нему, когда он выходил из аудитории, спросив что-то про «Шум и ярость». Фолкнер был его героем — южанин, гений и любитель виски. Одно то, что эта юная женщина со свежим лицом решилась переступить санитарный кордон, включающий Сильвию Плат[2], Тони Моррисон[3] и подобных им политически корректных авторов, уже действовало на Джека возбуждающе. Он хотел узнать о ней побольше. Но и после трех пинт пива продолжал говорить о Фолкнере, о Юге, о литературе вообще и о своей роли в ней, затем просто о себе, польщенный ее вниманием, умело избегая опасных вопросов о модальности и семиотике. Это было совсем не просто со студентками самоучками и недоучками. Порой они оказывались знакомы с окололитературным жаргоном лучше, чем он сам. Настала полночь. Как-то так получилось, что они не добрались до самой Кэндис, хотя Джек смутно припоминал, что она говорила, будто работает секретарем и родилась и выросла в одном из этих унылых промышленных городов, то ли в Питсбурге, то ли в Нью-Лондоне. Он, должно быть, дал ей свой адрес и полупрозрачно намекнул, что она может зайти, когда они расставались, но об этом Джек напрочь забыл. В самом деле, пора завязывать с алкоголем.
Вернувшись с кофе, Джек застал Кэндис за изучением его книжных полок.
— Сколько книг! — воскликнула она. — Просто не верится, что вы все их прочли.
Ему тоже не верилось.
— Издатели присылают мне книги на рецензии, — сказал он, скромно пожав плечами и пролив при этом кофе.
— Позвольте мне. — Кэндис взяла поднос, наполнила чашки, добавила молока из пакета, и все это — экономными и продуманными движениями.
Джек тем временем развалился в кресле.
— Наконец-то я увидела, как живет Джек Мэдисон, настоящий писатель, — сказала Кэндис, усаживаясь на диван. — Вы и не представляете, что это для меня значит!
Джек мельком окинул взглядом комнату. Кипы старых журналов на полу. Плафон торшера соскочил с металлической стойки, когда кто-то наткнулся на него вчера вечером. Запах травки все еще витал в воздухе.
— Вы уж простите за беспорядок…
— Творчество и порядок несовместимы. Писательский труд требует полной отдачи. Когда соседка по комнате упрекает меня за беспорядок, я выхожу из себя. Иногда хочется поразмышлять в одиночестве. Записать свои мысли. — Она сделала паузу. — У вас такое бывает?
— Именно. — Джек ощутил знакомое беспокойство, смешанное со страхом. У него не было привычки записывать собственные мысли. Замысел рождался и зрел лишь в его воображении.
— Но у вас, наверное, нет соседа по комнате, который бы вам досаждал? — Кэндис, склонив голову набок, вопросительно посмотрела на Джека.
— Что? О нет. Терпеть не могу делить свою жизнь с другими.
— Даже… с женщинами?
— Особенно с женщинами. Все эти войны насчет того, кому выносить мусор или кто виноват, что молоко прокисло. Зачем это мне? Я хочу делать то, что мне нравится.
Кэндис кивнула:
— Одиночество — удел настоящего художника.
— Это верно.
Для двадцатидвухлетней американки у нее был очень неплохо подвешен язык.
— Джек, а вы кто?
Джек и глазом не моргнул.
— Как кто? Писатель, наверное.
— Нет, какой у вас знак Зодиака? — Кэндис рассмеялась. — Подождите, попробую угадать. — Она нахмурила брови, словно оценивала альтернативы. — Так, подумаем… Вы — творческая личность, чувствительный, умный…
— Продолжайте.
— …Немного эгоистичный. Так… Водолей?
— Понятия не имею. Я родился первого февраля, если это вам о чем-нибудь говорит.
— Я знала! — Кэндис захлопала в ладоши. Ее карие глаза округлились. — Иногда мне даже страшно бывает от своего дара. Наверное, это потому, что я Стрелец в противостоянии со Скорпионом.
Джек не имел представления, о чем она говорит, но она была такая ладная и бойкая, что он улыбнулся.
— Я хотела бы вас кое о чем попросить, — сказала Кэндис, вытащив из сумочки ручку и потянувшись к стопке принесенных с собой бумаг. У Джека упало сердце. Он не хотел убивать субботу на анализ чужой отвратительной прозы.
Она протянула ему книгу:
— Я знаю, это избито и пошло, но не могли бы вы…
Джек узнал сборник своих рассказов, самый первый, положивший конец написанию бредовых рецензий в периодические издания. И к тому же в твердой обложке.
— О, не надо было тратиться.
— Я купила его на распродаже, за полцены. Ну разве не удача?
Джек нахмурился. Авторам не очень-то нравятся подобные откровения. Он открыл книгу на титульной странице, взял ручку у Кэндис, подумал и написал: «Кэнди от денди», размашисто расписался и вернул книгу девушке.
Кэндис благоговейно погладила пыльный переплет:
— Если увижу свое имя на изданной книге, умру от счастья.
— У вас будет на редкость короткая карьера.
Кэндис рассмеялась и прижала книгу к себе так крепко, что груди едва не выскочили из облегающего топа. Не эти ли топы зовутся в народе «тюбиком для сисек», подумал Джек, или это бюстье? Или баска? Как бы эта штука ни называлась, он готов был пожать руку ее изобретателю.
— Послушайте, — сказал он непринужденно, — что вы делаете сегодня вечером?
— Я? — У Кэндис брови поползли вверх. — Ничего особенного. А почему вы спрашиваете?
— Вы могли бы оставить мне свою рукопись почитать, с тем чтобы за ужином мы ее обсудили.
— Только вы и я?
— Только вы и я.
— Но сегодня суббота, — кокетливо улыбаясь, протянула Кэндис. — У вас, должно быть, есть свои планы. Разве нет никого…
— Никого, — твердо ответил Джек. — И ничего. Ни планов, ни обязательств, ни…
Джек замолчал. Из коридора донесся вопль, затем грохот, потом гневная тирада, и на пороге возникло нечто с белым лицом, одетое в знакомую полосатую рубашку, которую Джек не сразу опознал как свою собственную. А женщина в его рубашке — Фрея. Он совсем о ней забыл.
— Простите, — пробормотала женщина-привидение. — Ох! — Она поморщилась от солнечного света и закрыла лицо рукой, после чего, шатаясь, побрела через комнату в ванную, по пути запустив в Джека металлической пробкой. Джек смотрел на нее, лишившись дара речи. Затем хлопнула дверь в ванную. Затем оттуда донесся звук изрыгаемой из желудка пищи. Беднягу рвало.
— Мне пора. — Кэндис поднялась. Искорка интереса потухла.
— Но вы только что пришли! — Джек вскочил с кресла, загораживая дверь. Он готов был задушить Фрею. — Послушайте, вы даже и кофе не допили. Сядьте.
Кэндис покачала головой:
— Мне надо сделать кое-какие покупки. Да и вы заняты.
— Я не занят. Вы ее имеете в виду? Да она просто забежала поиграть в карты и напилась. Не обращайте внимания.
— Вы сказали, что у вас был мальчишник.
— Пусть бросит в меня камень тот, кто скажет, что она девочка. — Джек нашел собственную шутку весьма забавной и даже рассмеялся. — Она мой старый друг. Старый-старый. В буквальном смысле этого слова. — Он сглотнул. — Ей почти сорок.
Кэндис нехотя подняла глаза на Джека. В них он прочел ужас.
— Лично мне, — понизив голос, поведал Джек, — становится грустно, когда кто-то в таком возрасте теряет самоконтроль настолько, что его приходится укладывать спать в комнату для гостей. Вы со мной не согласны?
Кэндис пожала плечами.
— Комната для гостей одновременно служит мне рабочим кабинетом. Из-за этого я не мог работать все утро. Чем скорее я от нее избавлюсь, тем лучше.
— Вам решать. — Кэндис взбила волосы. — Это меня не касается.
— Хорошо. Так мы сегодня встречаемся?
— Не знаю, что и сказать.
— Ну давайте же, — уговаривал ее Джек. — Я просто не смогу закончить роман, если вы не расскажете мне о семантике.
— Семиотике.
3
Тони Моррисон (р. 1931) — американская чернокожая писательница. Тема ее романов — отношения между черными и белыми американцами. Лауреат Пулитцеровской премии (1988).