— Ты полагаешь, что я втрескаюсь в Кристофера Мэйсона?
— Полагаю, что ты — уже.
— Нет.
— Не видеть в нежности любовь
Трудней, чем в ясном небе солнце…
Господи, он помнит.
— Я думала, что ты их удалял, не читая, — мои стихи, которые я писала ему.
— Сонь, я все распечатывал и перечитывал. Мне тоже было не сахарно.
— Тогда почему? — я боялась задать это вопрос целых четыре года, — Почему ты меня оставил, Свен?
— Мы слишком похожи, и я слишком люблю тебя, чтобы опошлить это сексом. Я не мог быть с тобой так, как ты хотела. Знаю, ты бы ждала меня. Мы бы пересекались раз в месяц. Я бы погряз в изменах. А потом мы бы поругались и разошлись из-за глупости. Навсегда.
— Да, наверно, — мне было тепло в его руках.
Он мой друг. Лучший. Родной. Совершенно не представляю сейчас даже секс с Киром. Не говоря уже об отношениях, свадьбе, детях. Не с этим придурком-космополитом-алкоголиком.
— Кстати, Крис поплыл, — сказал он отстраняясь.
— В каком смысле?
— Да ладно забудь. Это я так… глупости. Иди к нему, а то уже вторую поджигает.
Я послушно вышла на балкон, отобрала у Кристофера только прикуренную сигарету.
— Спасибо, — сделала три крепких затяжки, пытаясь сообразить, как лучше ему все объяснить.
С одной стороны, я не обязана ничего ему объяснять, но с другой… Мы все-таки целовались в комнате страха.
— Не обращай внимания на Кира. У него сегодня месячные.
Крис хмыкнул и спросил:
— Значит ты любительница виртуального секса?
— Еще один такой вопрос, и я тебе врежу, — если думает, что я начну оправдываться, то это большая ошибка.
— А у тебя есть прозвище?
— Райна. Это имя одной из валькирий. Скандинавская мифология…
— Боже, Софи, я знаю, кто такие валькирии.
— А… Извини.
Я старалась курить медленно, но сигарета слишком торопливо тлела в моих пальцах. Разговор прервался. Я чувствовала, что его напрягла эта ситуация. Начни сам, пожалуйста. Спроси меня.
— Все было так плохо? — Крис забрал у меня сигарету, затушил, прикурил две новых, — Это не мое дело и можешь мне врезать, только не молчи. А то я начинаю буйно фантазировать.
Я мысленно ему поаплодировала.
— Мне было девятнадцать. Нам нравились одни и те же фильмы, книги, музыка. Попробуй тут не потерять голову. И гормоны палили во все стороны. Ну и самомнение он мне хорошенько кастрировал.
— И после всего этого вы дружите?
— Всего? Всего не было. Ну целовались. И все. Вопрос исчерпан?
Крис не успел ответить. В дверях вырос Кир.
— Северова, это как понимать? — он держал в руках свою гитару, которую забыл пару месяцев назад, — Я ее уже похоронил.
— Пить надо меньше, малыш.
— Ты играешь? — я увидела, как вспыхнули глаза Кристофера.
— Немного, — скромно ответил Кирилл.
— Так же как и по-английски говорит, — ввернула я. Скромняга-Кирюша.
— Ну ка, изобрази чего-нибудь, — попросил Мэйсон.
Кир немного покорчился, но присел на ступеньку и стал перебирать струны. Я узнала мотив. Бедняга Кристофер. Сейчас будет скучная непонятная песня на русском. У меня чуть челюсть не отвисла, когда в знакомый мотив стал вплетаться знакомый текст — только на английском.
— Супер, Орлов, — я похлопала в ладоши, когда он закончил, — Только ты мог перетащить русский фолк на английский.
— Попросили просто. Сам бы ни в жизнь не додумался. Да и мотивы здесь кельтские.
Кир всегда стеснялся играть при малознакомых людях… трезвым. Вот и сейчас немного засмущался от моих придирок. Ну и ладно — расплата за треп.
— А мне понравилось, — вставил Крис.
— Тогда любезность в ответ, — Кир протянул Кристоферу гитару.
— Особые заявки будут? — Крис обращался ко мне.
О, сейчас кое-кто будет разочарован.
— Я и забыла, что ты играешь.
— Иди ты, — выдал Кир с большими глазами.
— Я прям оскорблен, — Кристофер подтянул струны, затушил сигарету и запел.
А я пропала.
Он рвал струны, склонив голову к гитаре. Этот голос, словно крик в темноту на краю обрыва. Столько чувства, эмоций, надрыва. Я никогда не слышала подобного.
Только к концу песни узнала слова и музыку Вана Морисона. Кир его очень любил, а я не очень понимала. Под настроение. Но то, что сделал с этой песней Крис, перевернуло мне всю душу. Он не смотрел на меня, пока пел, но каждое слово, протянутое в ноты, проникло мне под кожу, растворилось там горячим серебром, а потом застыло острыми стрелами, которые вонзились прямо в сердце. Больно не было, хотя я практически чувствовала, как истекаю кровью. Видимо, в его серебре была та самая ядовитая ртуть, что отравляла, одновременно дурманя.