Крис замолчал. Песня кончилась, но он все еще гладил струны, заполняя тишину нашего ступора тихим перебором.
— Черт, мужик, это бесподобно, — первым ожил Кирилл, — Я твой вечный фанат.
От привереды Орлова это дорогого стоит.
— Автограф? — поддел англичанин.
Это опять был Крис, а не демон с гитарой, который порвал мое сердце в клочья.
— Да просто потрогай меня, и я месяц не буду мыться, — не остался в долгу Кирилл, но никак не мог вернуться к привычному легкому сарказму, — За каким чертом тебе актерство, Крис? Певец посильнее будет. В который раз убеждаюсь.
— В который раз? — уточнили мы с Крисом в один голос.
— Ну я как-то в пабе тебя слушал. В Лондоне. Вроде даже до всей этой канители с Гарри Поттером. Ты еще вместе с сестрой выступал. Я ее немного знаю.
— Ники? Ты знаком с Ники? — продолжал удивляться вслух Крис, а я просто молча офигевала.
— Ну как знаком? — пошел на попятную Орлов, — Виделись мы пару раз. В том же пабе и на ее концертах. Однажды на какой-то афтепати. Вряд ли она меня помнит. А вот с ее барабанщиком мы кореша.
— Бобби Корвин твой друг? Серьезно? — Мэйснон начал нервно посмеиваться.
— Ага, он самый. Не друг, но хороший приятель. Собственно, из-за него я на ваши концерты и попадал регулярно. Но стоит отметить, Ники лучше тебя поет.
— Я даже спорить не буду, — согласился Крис, — Она очень талантливая. И действительно лучше меня. Потому я и искал себя в иной сфере. Но для души…
— Для души я тебя слушать могу весь вечер, — перебил его Кир, хлопнув по плечу.
Кристофер натянуто рассмеялся, забормотал какие-то неуверенные благодарности, опустив голову.
Смутился!
Поразительно. Мой беспардонный друг захвалил Криса Мэйсона до алых щек. А казалось, он привык к восторгам и поклонению.
— Таланты и поклонники, пора выдвигаться, — я вышла из транса, а потом и с балкона.
Я стояла посреди пустой площадки, глядя на огни Москвы. Давно стемнело, немногие туристы разошлись. Я никогда не была здесь поздним вечером. Свет фонарей тускло освещал мемориал с барельефом.
Волнительно.
Такое особенное для меня место. Такой особенный для меня человек. Невольно передернула плечами.
Крис подошел и обнял меня сзади. Просто замерз. Хочет согреться. Мы же не парочка. Но кто мне запретит представить, что он в меня влюблен. Что мы двое влюбленных, которые делят романтику осеннего вечера. Он тактично молчал, не прерывая мой внезапный приступ тишины. Я бы стояла здесь всю ночь, но Крис не выдержал.
— Ты такая маленькая, — сказал он тихо мне в макушку.
— Я нормальная. Это ты здоровый, — опять задрожала, но уже от холода.
Его руки крепче сомкнулись вокруг меня.
— Наверно, думаешь, какого дьявола мы сюда притащились?
— Между желанием обкончаться и напиться горячего кофе? Да, пожалуй, думаю.
— Умеете же вы мужики все опошлить.
— Что поделать, такие мы… Рассказывай.
— Здесь целая эпоха, Крис. Меня понесет, а ты замерз, — я приняла протянутую сигарету, — Давай покурим и пойдем.
— Давай покурим, и ты начнешь рассказывать. Обещаю остановить, когда совсем окоченею.
Зря он это сказал. Меня хлебом не корми — дай потрепаться.
— Это был в девятнадцатом веке. Царская Россия. Сумасшедшее время. Золотой век литературы.
— Толстой, Достоевский… — решил блеснуть Мэйсон.
— Кто-то сделал домашнее задание, усмехнулась я.
Он фыркнул мне в ухо вместо ответа.
— Знаешь, мой препод по русской литературе говорил, что Достоевского для души читают только сумасшедшие.
— Смотрю, ты тоже готовилась к моему приезду, — не спустил мне Крис.
— Было дело, — я не собиралась отнекиваться.
Да, торчала на фан-сайтах, читала все последние интервью, знаю, что он любит Достоевского.
— Еще не окоченел?
— Нет, продолжай.
— «На высоком берегу стояли два юноши. Оба, на заре жизни, смотрели на умирающий день и верили его будущему восходу. Оба, пророки будущего, смотрели, как гаснет свет проходящего дня, и верили, что земля не надолго останется во мраке. И сознание грядущего электрической искрой пробежало по душам их, сердца их забились с одинакою силой. И они бросились в объятия друг другу и сказали: «Вместе идем! Вместе идем!»» — я помнила наизусть этот отрывок из «Трех мгновений» Огарева, — Эти слова не унес ветер. Они впитались в их судьбы, соединив одним стремлением. Оба были талантливы и свободолюбивы. Оба бежали из России. Но даже в эмиграции они продолжали жить русскими тревогами. Видишь эти светильники? — я вырвалась из его рук, подбежала к мемориалу, — Это «Полярная звезда» — альманах Герцена. Вся запрещенная цензурой литература печаталась в нем. Второй — «Колокол», газета, которую задумал Огарев. Ты бы знал, как они разносили там царскую политику. Обхохочешься. Лучше, пожалуй, только Феофелакт Косичкин, хотя я Пушкина больше люблю в стихах: