Переводчик зарыдал и между всхлипами, стал спешно пояснять:
- Я только это,... переводил приказы,... мне они самому были не по душе! Я сам противник любого насилия! Э-э-э, когда этих людей уже отправили, были найдены ещё трое беглых и господин Зиберт, э-э-э приказал согнать всех селян в церквушку и подпалить её. Э-э-э, когда всё это было выполнено, и исполнители приступили к грабежам, э-э-э, мы с господином лейтенантом поехали вдогон за этой группой. Вот. Э-э-э эти люди расстреляны по его приказу. Э-э-э....
- Замолкни! Мне уже всё ясно! - Выкрикнул Иван. - Слушать всем! Эта сволота, должна одеть всех убитых ими людей и придать их земле. Времени мало, так что товарищи, с неторопливыми можно не церемониться! А этому 'сверхчеловеку‟ окажите помощь: я не хочу, чтоб эта мразь раньше времени окочурилась.
Пока выполнялась эта часть его приказа, Иван обдумывал свои дальнейшие действия:
- Другой дороги нет. Поэтому, карательную команду встретим здесь. Вряд ли они в скором времени здесь появятся: пока перевернут все хаты, пока погрузят свои трофеи. В общем, время у меня ещё есть, а сожжённому местному населению мы уже ничем не поможем.
По приблизительным подсчётам, уже начинался сентябрь, и Иван настолько сроднился с этим временем, с его людьми, что даже в мыслях не допускал деления на я, и они. Поэтому вид убитых мирных людей поднял такую бурю эмоций, такое желание отомстить, что любая смерть захваченных его отрядом преступников ему казалась недостаточным наказанием. Пусть те, кто не видел смерть товарища, который только что шёл с тобою рядом, попробуют осудить его. Но пусть они перед этим посмотрят в мёртвые глаза ребёнка, полуприкрытые одеревеневшими веками. Или в лицо мальчишки, его пустую глазницу в которую вошла пуля - каким надо быть отморозком, чтобы целить именно туда. Что могут сказать те, кто не глотал ком застрявший в горле от вида мертвецки холодных, обескровленные губ молодой, некогда пышущей здоровьем девушки, чью белокурую голову обезобразила пуля: о чём вообще они могут судить. Все, что было перечислено выше, сейчас как раз наблюдал Иван. Так пусть всякие правозащитники будущего, не нюхавшие пороха - в каждой либеральной газетёнке, или блоге кричат, что он был необоснованно жесток с 'героическими‟ борцами против коммунизма. Не им судить: так как они не видели всего этого, или не желают видеть.
Из тяжких переживаний Ивана вырвало лёгкое прикосновение к плечу, и спокойный голос Фёдора:
- Иваныч, мы всё. Одели и похоронили всех невинно убиенных. Что дальше?
- Этих, - Непомнящий кивнул в сторону захваченных предателей, - по одному подводить к могильному холму, ставить на колени и резать. После мы их сожжём: нечего ими землю поганить. А фашиста, давшего приказ жечь советских людей живьём, ... в общем, око за око. Я сам им зачитаю приговор.
Можно было просто пристрелить изменников родины, и никто бы за это никого не осудил, Однако, Ваня понимал, что так поступать нельзя: нужно было показать своим бойцам, что они не просто убивают захваченных ими предателей, а вершат суд - карают предателей. Ведь его бойцы не бандиты, чтобы убивать без суда. Поэтому, повернувшись к пленённым, Иван прокашлялся и как мог, твёрдо произнёс:
- Именем Союза Советских Социалистических Республик, по законам военного времени...
Без всяких душевных терзаний, Ваня наблюдал, как первого, на вид тридцатилетнего иудушку поставили на колени и точным ударом немецкого штыка в сердце, умертвили. Коллаборационисты как по команде вздрогнули, но не стали разбегаться. Вот уже следующий осунувшийся предатель шёл к месту казни, обречённо безучастно смотря себе под ноги. Третий, молодой, можно сказать даже красивый юноша с тонкими, почти женскими чертами лица, шёл гордо, не позволяя до себя дотрагиваться, а подойдя к могиле, громко и с вызовом заявил:
- Ненавижу вас голодранцы краснопузые! Режьте стоя, не желаю перед вами приклоняться!
- Не перед нами, а перед невинно тобою убитыми людьми! - Возразил бывший связист Кузнецов, нанося удар под колени, от чего гордый бандит всё-таки опустился на колени и получил карающий удар стали.
Неожиданно, один из приговорённых, упал на колени, и обняв ноги подошедшего к нему бойца, заголосил:
- Дяденьки, миленькие, не надо! У меня мамочка стара! Как она без меня! Я жить хочу! Не надо-о-о! Умоляю-ю-ю!
- А у тех, кого вы уроды убили, тоже были мамы и дети! - На сей раз послышался возмущённый голос Фёдора. - Однако вы паску..., судя по всему, убивали родителей на глазах у их детей! И о никакой пощаде не думали! Так хоть что-то сделай в этой жизни правильно, встань и умри достойно! Су...!
Однако ни эти слова, ни дальнейшие побои, не возымели на парнишку никакого воздействия. Его, извивающегося как змея, еле дотянули до могильного холма, там он продолжал биться, и визгливым голосом просить о пощаде: пока не захлебнулся в предсмертном хрипе.
Засаду на карателей, которые вскоре должны были появиться, сделали отойдя подальше от места захоронения жертв и кремации их убийц. И долго этих выродков ждать не пришлось: они появились через час после того как последний боец занял позицию. Непростреливаемых зон не было, и не один партизан не попадал в сектор обстрела своего товарища.
И всё-таки, засада сработала не так как задумывалась. Бандиты ехали на четырёх, до предела загруженных подводах, которыми управляли не так сильно как остальные, пьяные возницы. На пятой, пустой и замыкающей этот караван телеге, вповалку валялись упитые до бесчувствия каратели. Никто из них, никак не отреагировал на выстрелы по возницам. Поэтому, ждать пока они протрезвеют, никто не собирался, и резали их спящими.
Глава 24
Снова разбитые грунтовые дороги, и вновь грузовик непредсказуемо дёргается, шатается, сильно кренится набок, когда одно из его колёс попадает в рытвину лесной дороги. Пауль сидел в кабине замыкающего колонну грузовика, и борясь с дремотой, смотрел на унылую картину - проплывающие мимо деревья местного леса.
Абсолютно лысый водитель, которого кажется звали Хельмутом, не сдержался и звучно зевнул, широко открыв рот. Было видно что он немного нервничает, как никак начиналась территория предположительно контролируемая бандитами именующими себя партизанами. От осознания этого и у Пауля по телу пробежал холодок.
- Прошу прощенья, гер офицер, - не отрывая взгляда от впереди идущей машины, сипло пробормотал шофёр, - последнее время приходится столько много ездить, так что совершенно некогда нормально поспать. Тем более, что в этих восточных землях невозможно ездить: у них, у Иванов, как таковой нет дорог - одно обозначение направления.
Кальбель, скрывая нарастающее беспокойство, лениво повернул голову, посмотрел на разговорившегося водителя, который, также неожиданно замолчал, на секунду зажмурил глаза и помотал головой: как будто отгонял от себя какое-то наваждение. После чего, офицер перевёл взгляд на запястье своей левой руки, где тихо тикали ручные часы.
- Ещё чуть больше часа пути, и по всем расчётам мы прибудем на место проведения карательной операции. - Мысленно отметил гауптман и, откинувшись всем телом назад, прикрыл веки.
Из-за шума мотора не было слышно хлопка выстрела, впрочем, как и звука пробитого стекла. Что-то тёплое, липкое брызнуло Паулю в лицо: так и не успев понять, что это такое, он спешно завалился на бок. Скорее всего ощутив шестым чувством, чем услышав, Кальбель понял что в следующее мгновение, после того как он лёг на сидение, в ветровое стекло перед его сидением что-то ударило: прошло насквозь эту хрупкую преграду, мерзко вжикнуло в воздухе, пробив заднюю стену, вылетело с другой стороны кабины.
Убитый водитель, медленно заваливаясь на бок, крутанул баранку и машина, резко сменив курс, уехала в кювет: где за малым не завалилась набок застыв в весьма неустойчивом положении. Пару секунд поворчав, заглох двигатель, и когда утих этот фоновый шум, стала слышна интенсивная стрельба и удары пуль по кабине - напоминающие собой частые удары молоточков. Окончательно осознав что это засада, гауптман не подымаясь с сидения на которое он упал, открыл дверь и вывалился из кабины грузовика. Далее, не обращая внимания на ушибленный об угол подножки локоть правой руки, он пополз к кузову, из которого уже выскакивали бойцы.