— Так зачем вы прятались от химички в подсобке? — Я почувствовала себя как минимум Понтием Пилатом, который допрашивает Иисуса. Не зная, насколько долго продлится этот приступ воинственности, я торопливо продолжила:
— И, тем более, зачем было запихивать меня в глубину швабр?!
К моему разочарованию, мистер Хедэйк даже не смутился. Он поправил воротничок черной рубашки, которая отпадно демонстрировала всем желающим просто-таки шварценеггероподобные бицепсы, и ответил привычным своим весело-беспечным тоном:
— Я чуть не поджег ее кабинет. Мне было интересно, что будет, если смешать бесцветную и сиреневую жидкости в пробирках для лабораторной работы у восьмого класса, и, видимо, в этой их химии что-то пошло не так…
«В этой их химии», ну да. Просто у кого-то руки не из того места растут.
Именно это я и хотела сказать, только более литературно, и уже даже подняла палец вверх, когда Спарки вдруг пискнул что-то злобное, причем так, что я подскочила. Наверное, расстроился, что ему внимания не уделяют, маленький.
Вот только при Клайде это был поступок нецелесообразный. Точнее — ебанутый.
Потому что он, разумеется, заметил и звук, и мою реакцию, и с любопытством спросил:
— А что это там у тебя?
Я по ходу покраснела.
— Крыса.
Нет, а что мне было делать?
Почему-то я ждала осуждения, насмешки, требования немедленно валить из школы с этим грязным животным и появляться только с родителями, попытки самоутвердиться, как неопытному учителю, за счет накосячившей ученицы-неудачницы. Но на лице физика вдруг расцвела совершенно детская улыбка, которая меня, как бы я ни отпиралась и ни смеялась над всем этим, очень глубоко тронула. Широкоплечий высокий Клайд, рассуждавший с такой легкостью о самых сложных вещах и державший в голове формулы на половину страницы, стал похож на тринадцатилетнего мальчишку. Он подошел ко мне, смешно и неуверенно переступив с ноги на ногу, и выдал:
— Ух ты! А дашь посмотреть?
Я на абсолютном автопилоте развернула складки ткани, под которыми обнаружилась зубастая, сердитая, усатая и растрепанная морда Спарки. Даже я со своей склонностью его идеализировать понимала, что сейчас эта бандитская рожа навевает скорее желание пристукнуть его веником или на худой конец засосать в пылесос, но никак не умиление. Но Клайд, похоже, был на седьмом небе от счастья. Его улыбка стала еще более широкой и очаровательной.
— Классный! А чем ты его кормишь?
Слово это в устах учителя резануло слух, но я только отмахнулась от привычных серьезных мыслей. Пусть хоть азбукой Морзе изъясняется, мне отныне все равно.
— Разным… Ну, там, сыром, хлебом, сосисками иногда… Вот он сам ест всякое… Ну, карандаши, свитера, провода…
Физик засмеялся, а потом поднял на меня глаза. Некоторое время мы просто смотрели друг на друга, потом он сказал:
— Странная ты, Кэрол Девенпорт.
— Почему это еще? — Вот какой-какой, а странной меня еще никто никогда не называл.
— Ну, такая… Сухая и лаконичная в общении, строгая, серьезная… Мысли у тебя в голове такие правильные… А вот, крыса на уроки таскаешь.
Я хотела возразить, но поняла, что так оно и есть. И совсем уж неожиданно для всех ответила:
— Да это не в моей голове мысли, Клайд, это в головах родителей и всяких авторитетных людей. А вот что в моей голове…
Лицо Клайда вдруг погрустнело. Внезапно, как будто на что-то решившись, он присел передо мной на корточки, оказавшись даже так ростом до моей груди. Ух, ну и малявка я.
— Я вижу, что ты ищешь и не знаешь, что там, и переживаешь. Я тоже пока не знаю, но одно тебе могу сказать точно: солнечный свет там есть. — Он взялся за мою руку, в которой сидел Спарки, и улыбнулся. Уже — как взрослый.
Знаете, это были самые важные слова, сказанные кем-либо в моей жизни.
Клайд так и сидел, думая о чем-то своем и глядя на меня снизу вверх, я стояла, не смея разорвать руки и нарушить что-то хрупкое, что в этот момент начало появляться. Я даже дышать не хотела. Мне и так было хорошо.
Слишком долго он меня касается, слишком долго для учителя. Ну и пускай, разве не наплевать?
Прозвенел звонок. Как досадно. Клайд, словно очнувшись от чего-то, встал, кивнул мне и пошел по коридору. Потом спохватился, вернулся и сказал, что проводит меня на следующий урок.
Что-то невозвратимо изменилось во мне в последнее время, причем это не был длящийся годами закономерный процесс, это был взрыв, апогей меня, то самое извержение вулкана — да, стихийное бедствие в моей голове свершилось, и как ни странно, принесло мне облегчение. Да, меня кто-то будет ненавидеть, да, кто-то презирать. Но я не пончик, чтобы нравиться всем. Я знаю, кто я есть, знаю, кем хочу быть. О глобальных вещах я больше не думаю уныло — «ну да, каждый человек в мире ищет себя», и даже больше — я не ищу себя, я себя создаю. Каждый день, каждый, час, каждую гребаную секунду — я есть, я заметна, я дышу до боли в ребрах. Это похоже на пик, стремительный взлет моей жизни — такие души не длятся долго, они вспыхивают и сгорают дотла. Я это понимаю, и чувствую, что этот восторженный хаос и тотальное понимание всего, что происходит вокруг, всесилие и всезнание — не будут длиться вечно. Боюсь ли я это потерять, потерять себя? Да.