— Его проверит новый преподаватель, — медленно проговорил я. — А я…
— Фразы про «личные причины» недостаточно, мистер Хэдейк, — услышал я язвительный голос Девенпорта-старшего, особенно выделившего это «мистер».
— О’кей, — вдруг легко согласился я. Терять было, в общем и целом, нечего. — Я ухожу, потому что подорвал честь и статус школы и тяжелейшим образом оскорбил одну из ваших учениц. Я сожалею. Скорее всего, это какая-то патология. Думаю, я опасен для общества. Я переезжаю.
Я, конечно, врал. Кэрол моментально вскинула злой взгляд. Я задохнулся. Какая родная.
На миг наши глаза встретились, потом она поспешно наклонилась, начеркала что-то, сверяясь с экраном телефона, и принялась нервно комкать листочек.
Сказанного наконец-то оказалось достаточно. Мистер Девенпорт зааплодировал, к нему присоединились жидкие, неуверенные хлопки моих офигевших учеников. Директор снова начал что-то говорить, наверное, о расписании, что оно изменится. А я, ни на кого не глядя, стал спускаться и пошел к выходу. Наконец-то закончилось в высшей мере унизительное шоу.
За эти несколько шагов я понял все. Какой я дурак, как я сам все разрушил. Не поддался бы животной похоти — сохранил бы Кэрол. Нас застали бы у нее дома мило беседующими. Это было бы легко объяснить.
Теперь же — эта мысль вопила, взрывалась у меня в голове снова и снова — неизвестно, увижу ли я ее еще когда-нибудь.
Я решил пройти мимо нее в последний раз. Пускай пришлось топать через весь зал к дальнему выходу снова на виду у всех — директора никто не слушал, все смотрели на меня — мне так захотелось.
Когда я проходил мимо, она протянула руку. Из влажной ладони ко мне перекочевала смятая бумажка.
Выйдя из школы и сев в машину, я развернул ее. Корявые торопливые буквы, так не похожие на привычные аккуратные строчки Кэрол, по которым я так часто бездумно проводил пальцами, проверяя ее тетради, гласили:
«Езжай на юго-восток».
Эпилог
— Парень, будешь вылезать, хлопни дверью как следует. Машины старые, казенные, новый штаб все никак не закупят.
Я заплатил таксисту и достал из кармана рюкзака распечатанную на всякий случай карту с Гугла. Итак, два квартала налево и можно сесть на трамвай, хотя вряд ли они ходят здесь в такое время. Автобусная станция на самой окраине округа.
Ну что же, теперь остается только вперед-вперед через ночные улицы, бежать из этого города. Я еще не осмыслил этого до конца, да и не хочу. Потом, пускай потом станет больно, не сейчас и не этой ночью, когда я по купленным согласно Ее совету билетам буду ехать по пустой дороге прочь от уходящего дня.
Трус ли я?
Я хочу верить, что все еще смогу вернуть. Однажды.
Так горько и так необходимо надеяться.
Я докурил сигарету, взял за ручку небольшой чемодан на колесиках. Эх, надо, надо однажды попутешествовать без всего этого, налегке. Надо, еще успеется.
Поплутав в золотисто-черных дворах, я вышел к трамвайной остановке. Действительно было пусто, и я решил дойти до станции прямо по рельсам. Всего-то миля, не больше, за пятнадцать минут осилю.
Еще одна сигарета, и я пошел.
Она стояла там, на путях, освещенная с одной стороны тусклым фонарем, с другой — луной. Я узнал синюю ветровку и огромные белые кроссовки еще издалека.
Нос Кэрол казался еще более вздернутым, чем раньше, а волосы — еще более красными и растрепанными. Наверное, они успели отрасти за все это время, я не знаю.
Она вертела в пальцах розовый прозрачный кулон, который болтался на шнурке на тонкой шее. Услышав шаги, Кэрол подняла голову.
— Это Леви подарила, — пояснила она. — Она приедет к нам через пару месяцев в гости.
Во рту у меня пересохло. Я не мог оторваться от серьезного взгляда такого родного мне подростка. Мысли метались. Меня шокировало не столько наличие запасного плана и то, что нам было, куда бежать — и не имейся ни у одного из нас работы где бы то ни было, я бы смог устроиться, уж это не впервой. Скорее, такое ощущения стабильности и прикрытого тыла нужно было ей. Нет, я все не мог поверить, что она решилась бежать. Со мной.
Из сбивчивых, кружащихся размышлений меня вывел вопрос.
— Клайд, что же все-таки чайки кричат океану?
Я шагнул к ней.
— Я люблю тебя.
Хитрая, совсем детская улыбка и довольно зажмуренные глаза — лучшее свидетельство того, что все сделано правильно.
— Да знаю я.