Эллисон смотрела на него с ужасом в глазах – то, что он говорил, высвечивало прошлое в совершенно новом свете.
– А как ты отправляла свои письма? Она не поняла.
– Я говорю, – медленно повторил он, – как ты отправляла письма?
Он что, рехнулся? Что за вопрос?
– Как обычно, по почте. Опускала их в ящик.
– Ты их лично опускала в ящик? Прежде чем ответить, она задумалась.
– Кажется, да. Я хочу сказать, отец опускал их в ящик в городе по моей просьбе.
В воздухе повисло молчание.
Коул не знал, что сказать. Разве мог он винить ее отца за то, что тот не отправлял письма? Кто знает, какие у него на то были причины. Они с Тони всегда были близки. Тони, конечно же, знал, как Коул и Эллисон относятся друг к другу. Коул, разумеется, никогда не обсуждал эту тему ни с Тони, ни со своим отцом, но оба они знали, что их связывает. В то время они были детьми, перед ними простиралась целая жизнь, которой, как казалось, не будет конца. А между тем беда затаилась рядом.
Эллисон лихорадочно перебирала в памяти прошлое. Она вспомнила обстоятельства, при которых отправила по крайней мере несколько писем. Отец тогда был не в себе и почти не выходил из дома. И чтобы он хоть немного прогулялся и развеялся, Эллисон просила его сходить на почту. И потом, когда они переехали в Мейсон, отец каждое утро ходил пить кофе с рабочими с ранчо и брал письма, которые ему давала Эллисон.
– Не могу поверить, – наконец сказала она чуть слышно.
– Я тоже. Не вижу в этом смысла. – После длинной паузы он спросил:
– Не осталось ли после твоего отца каких-нибудь писем или бумаг?
Она покачала головой.
– Ничего. Деньги, которые ему достались по завещанию, отец положил в банк до лучших времен, когда найдет подходящий участок земли. После его внезапной смерти я совсем растерялась. Не прошло и месяца, как родился Тони.
– Как же ты справлялась?
– Я переехала в город, сняла маленький домик возле почты. Люди ко мне относились по-доброму. Когда Тони подрос и я смогла оставлять его с няней, я стала помогать местной художнице в ее мастерской. Я работала у нее несколько лет, пока не купила свою галерею. К тому времени у меня уже было несколько удачных работ, получивших признание. Мои скульптуры покупали, и я смогла себе позволить купить этот дом.
– Значит, ты добилась в жизни успеха?
– Безусловно.
Всего в своей жизни она добилась сама. Всеми своими поступками она как бы доказывала Коллоуэям, что она в них не нуждается, ни в них, ни в ком бы то ни было. Они с Тони прекрасно справлялись со всеми трудностями.
– Эллисон.
– Да, Коул.
– А Тони знает, кто я? Этот вопрос застал ее врасплох. Она отстранилась от Коула.
– Нет. Ни о тебе, ни о Коллоуэях он ничего не знает. Я рассказывала ему, что росла на ранчо, на юге Техаса. И что мы приехали в Мейсон незадолго перед тем, как он родился.
– Но он наверняка спрашивал об отце?
– Не долго. Я сказала ему, что его отец был сиротой. Никого из его семьи нет в живых. Время от времени у него появлялись «отцы», уделявшие ему внимание, учившие верховой езде и искусству родео.
– Родео? У него, что, есть к этому способность?
– По-моему, у него больше таланта падать, чем ездить. Ну да ему все это нравится.
– Ты разрешишь мне познакомиться с ним поближе?
– В данных обстоятельствах это будет нелегко.
– Черт побери, Эллисон! Почему бы тебе не дать мне шанс? Мне начинает казаться, что дело не такое уж безнадежное, как я думал сначала. У нас обоих было совершенно превратное представление о происходившем с нами. Но теперь у нас появилась возможность…
– Я не знаю, о какой возможности ты говоришь, Коул. Но я не хочу, чтобы ты снова появился в моей жизни и в жизни Тони тоже. Все, что связано с тобой, приносит несчастье. А я и так уже натерпелась от Коллоуэев.
– Несчастье? Да я люблю тебя! И никогда не сделал тебе ничего плохого! И ты знаешь это.
Ей было невыносимо видеть перед собой его лицо, но она понимала, что этот вечер очень важен для них, он многое расставил на свои места.
Она могла включить в патио свет или предложить ему перейти в дом, а еще лучше – попросить его уйти. Да, она могла это сделать, но чутье подсказывало, что не стоит горячиться.
Дело в том, что при всем желании ей бы теперь не удалось свалить вину за все случившееся на одного Коула. Хотя он вел себя так, будто сам во всем виноват.
Эллисон села на краешек кресла.
– Я не знаю, что делать, – наконец призналась она.
Он подошел и сел рядом.
– Я предлагаю поесть. Не знаю, как ты, но я с утра ничего не ел. А я никогда не умел думать на пустой желудок.
– О, Коул. Вечно ты голодный. Клянусь, ты как бездонная бочка.
Эллисон осеклась, поймав себя на том, что заговорила с Коулом в их старой шутливой манере, как пятнадцать лет назад. И тут же добавила:
– Пойдем, я что-нибудь приготовлю. Он вошел за ней в дом и сел за стойку, пока она копалась в холодильнике.
– А Тони скоро придет? – спросил он. Эллисон достала ветчину и остатки овощного салата.
– Сегодня его не будет дома.
– Почему?
Ее так и подмывало сказать, что у него нет права интересоваться, где и что делает ее сын, но она сдержалась.
А что бы она чувствовала на его месте? Как бы она поступила, если бы ей неожиданно стало известно, что у нее есть ребенок, о существовании которого она даже не подозревала?