Конечно, если всё это правда. А может, и неправда. Разве не случалось? Кто-нибудь привозит известие, рассказывает как очевидец, а потом оказывается, что всё было не так…
Только здесь очевидцев не было. Здесь был официальный бланк, формальное извещение. Зачем ты надеешься, глупая, зачем обманываешь самоё себя, когда отлично знаешь, что всё именно так, а не иначе?..
— Я хотел тебе сказать, Мария…
Она осторожно вложила сухой цветок обратно в книгу.
— Я хотел тебе сказать… Может быть, это не нужно, но… Я понимаю… Видишь ли, я хотел бы, чтобы ты никогда не забывала о том, что возле тебя есть человек, преданный тебе, который всегда, всегда сделает всё, чтобы помочь… Чтобы…
Она улыбнулась как-то надменно и презрительно.
— Оставь, пожалуйста.
Чем тут можно было помочь, как можно было изменить то, что случилось? Нет, помощи и быть не могло. Она была одна, и так уж будет всегда. Что может понять доктор Воронцов, преданный друг, способный врач, милый, добрый человек? Ведь не он был молодой, влюблённой до безумия девушкой, а затем молодой, влюблённой до безумия женой. Ведь это не он строил совместную жизнь с любимым человеком, с верой, что это навсегда, на веки вечные. Это не ему светили звёзды среди яблоневых ветвей, и не для него цвели ландыши в мокрой от росы чаще.
— И ты не имеешь права, Мария… Не ты одна, помни, не ты одна… Сколько женщин теперь…
Она покачала головой. Что мог знать Воронцов? Сколько раз они с Григорием говорили друг другу, сколько раз счастливыми губами повторяли, что именно они одни, одни! Нет, никогда не было, не могло быть где-нибудь, между парой других людей, то, что было между ними. Другие женщины, другие мужчины — ну да, столько было женщин и столько мужчин, но вот их любовь была единственная и неповторимая.
— Чего ты, собственно, хочешь от меня? Что я такое делаю? Что я, хуже работаю? Нет, работаю, как работала. Живу, как жила. Так в чём, собственно, дело?
— Не лги, Мария, ты съедаешь себя, губишь, я ведь не слепой. Ты себя мучаешь, терзаешь…
— Ну и что?
— Нужно взять себя в руки.
Она рассмеялась неприятным смехом.
— А разве я не взяла себя в руки? В чём ты можешь меня упрекнуть? Что я, с моста в реку бросаюсь или выхожу на площадь и вою, рву волосы, бью кулаками в стену? И зачем ты вмешиваешься в мою жизнь? Разреши мне жить, как я хочу, я, кажется, имею на это право? Почему тебя так интересует моя личность, мои дела?
Он опустил голову, переплетая и расплетая пальцы.
— Разве у тебя нет более интересного дела, чем высиживать здесь? Ведь я даже не занимаю, так ведь принято говорить, не занимаю тебя разговором. Зачем это всё?
— Есть одна причина, Мария, ты сама отлично знаешь, что причина есть, — сказал он глухо, не глядя на неё.
— Причина… Всё это не так, доктор… Всё это и ненужно, и неправдиво, и, наконец, наконец… скучно.
— Я надоедаю тебе? Я думал…
— Не знаю, что ты думал. А есть одно дело.
— Какое дело?
Она откинула голову на спинку кресла и прикрыла глаза.
— Так вот есть одно дело, в котором ты лично мог бы помочь. Так нет же, твердит всё одно: «видишь ли, Мария, знаешь ли Мария…»
— Чего ты так раздражаешься? Какое дело? Ты никогда не говорила мне.
— Не говорила? — удивилась она. — Да, правда, не говорила. Я должна поехать в Берёзовку.
— В Берёзовку?
— Ну да, не в Нью-Йорк же и не в Шанхай! В Берёзовку.
— Как это поехать?
— Обыкновенно. Как вообще ездят. Сесть в поезд и поехать.
Он помолчал минуту.
— Надолго, Мария?
— Нет, зачем же надолго? Просто я хочу поехать, посмотреть. Один раз посмотреть. Понимаешь, один раз посмотреть!
— Ты думаешь, тебе это поможет?
— Ничего я не думаю. Ах, откуда я могу знать? Вот ты говорил: всегда, если понадобится… Так вот, не смог бы ты без лишних расспросов как-нибудь устроить это? Мне пришлось бы говорить с директором… А я не могу… Так вот если бы ты…
Он минуту подумал.
— Это можно устроить. Мне нужно ехать обследовать госпиталь, в связи с этими сообщениями, помнишь, я говорил тебе. А это ведь следующая станция за Берёзовкой. Поедем…
— А это обязательно нужно — вместе с тобой? Я ведь хочу одна посмотреть. Совсем одна.
— Не волнуйся, Мария. Мы поедем вместе, ты выйдешь в Берёзовке, а на обратном пути я захвачу тебя. Мне достаточно одного дня, тебе, вероятно, тоже. Берёзовка, говорят, очень разрушена.
— Не знаю. Ничего не знаю. Я должна сама увидеть.
Она взглянула на часы.