— Как ты себя чувствуешь?
Раненый обернул к Марии лицо, ещё наполовину закрытое белым коконом бинтов.
— Лучше. Хорошо. Можно бы уже снять эти тряпки.
— Снимут, снимут, когда время придёт. Пока потерпи ещё.
— Вы не больны, сестра?
Она вздрогнула.
— Нет. А что?
— Не знаю, мне чего-то показалось.
Мария отрицательно покачала головой.
— У вас найдётся время?
— Пока есть.
Она хотела улыбнуться ему, но как-то не вышло Губы болезненно искривились. Тёмный глаз из-под белых полос бинта внимательно смотрел на неё. Она почувствовала себя смущённой, словно этот молодой парень мог видеть её насквозь, знал, что происходит в её сердце.
— Вы бы не могли почитать мне письмо?
— Письмо? Ты разве ещё получил?
— Нет, — сконфуженно пробормотал он отворачиваясь. — То самое.
— Да ты же знаешь его наизусть.
— Это ничего. Наизусть одно дело, а послушать — совсем другое. Только, может, вам, сестра, не хочется?
— Нет, нет, что ты! Я с удовольствием прочту. Давай.
Буквы было уже трудно разобрать. Сотни раз прочитанные, они слились, стёрлись на бумаге, смятой, потемневшей, в потрескавшихся от жара, мокрых от пота руках. Она ведь тоже знала это письмо наизусть.
— «Дорогой мой Вася»…
Он опёрся рукой на подушки, чтобы удобнее было слушать. Он ждал знакомых слов, улыбка приоткрыла ещё бескровные губы.
— «Кланяюсь тебе от всего сердца, и мама, и сестрёнка Фрося, и тётка, и все соседи. Ты не пишешь, куда тебя ранило»…
— «Я очень рада», — прервал раненый.
— Да, да, прости, пожалуйста, я пропустила. «Я очень рада, что уже знаю, где ты, знаю твой адрес. Почему ты не пишешь, куда тебя ранило»…
Она на секунду умолкла. Она вспомнила следующую фразу, и сердце её сжалось. Он удивленно взглянул на неё.
— Сейчас, сейчас, здесь так смазано…
— «Так я тебе хочу написать»… — подсказал он.
— Да, да, конечно… «Так я тебе хочу написать, что, как бы ни было, я всё равно за тебя пойду, так ты мне напиши, куда тебя ранило, и хоть бы ты стал инвалидом, так ты не думай, потому что всё равно, я всегда такая же, как была»…
Голос её осекся. Вася протянул руку.
— Отдайте.
— Ты уже не хочешь, чтоб я читала?
Она только теперь с испугом услышала свой невыразительный, глухой голос.
— Нет, не хочу. Отдайте.
В его голосе слышалось нетерпение. Он взял у неё истрёпанный листок и осторожно положил его под подушку, неприязненно взглянув на Марию.
— Спасибо, сестра, больше не надо.
— Ну, как хочешь.
— Вот именно.
Он повернулся лицом к стене, как бы давая понять, что разговор окончен.
— Захотелось спать?
— Да. Посплю немного.
Она поправила ему одеяло и тихо вышла. В коридоре она остановилась у окна. Что это? Почему? Сколько раз она читала ему это письмо, которое было для него радостью, счастьем, утверждением веры в жизнь, в людей, в будущее! Что же изменилось? Она уже не умела даже прочесть письмо, она точно лишала слова того блеска и звучания, которые в них заключались, которые она сама им придала. Какое право имела она отнимать веру и надежду у этого парня, которого сама вернула к жизни?
«Что с тобой случилось? Кем ты стала? — спрашивала она себя, прижимаясь пылающим лбом к стеклу. — Мария, кто же ты теперь такая?»
Обыкновенное письмо простой деревенской девушки, которая не знает… Насколько иначе читала она это письмо прежде. Она читала радостным, уверенным голосом. Это было то же чувство, та же уверенность, та же вера, которая жила в ней.
Но теперь это письмо стало только жалким, истрёпанным клочком бумаги, загрязнённым несчётными прикосновениями рук. Ничего не значащие слова, за которыми таилось лишь одно: бессознательная ложь, предвестник глубочайших разочарований, обещания, которые невозможно выполнить, залог горьких переживаний для этих двоих, которые теперь, когда они вдали друг от друга, живут светлой иллюзией всепобеждающей любви, которая сильнее всего в мире.
Но, видно, такая любовь не существует, видно, есть вещи, которые ей не по силам. Придёт день, и эти двое переживут то, что пережила она. Может быть, иначе, может быть, не совсем так, но сущность переживания будет та же. Чёрная пропасть, пустота на месте того, что было, обломки мечтаний, беспощадный разгром.
Позади неё в коридоре раздались голоса.