– Мне очень жаль, что ты не знакома с твоей удивительной бабушкой. Мы с ней когда-то в старые времена были близкими подругами.
– Да? А, значит и вы из зажиточных крестьян?
«О Боже, даже это придумали!»
– Ну да, и я из таких буду, – а что еще оставалось сказать графине Маргарите? Если ее родители придумали и вдолбили в головы своим детям такие небылицы, то и ей невольно придется следовать этой версии.
– А, вот еще, чуть не забыла, это вам письмо от моей мамы и деньги на мое проживание у вас. Возьмите, пожалуйста.
– Спасибо деточка. Письмо твоей мамы я обязательно позже почитаю, а вот денег, мне кажется, твои родители слишком много передали, – держа в руке внушительную пачку банкнот, говорила Заславская. Сама она жила очень скромно, не как до революции, на свою небольшую пенсию, и таких сумм давно уже не видела.
– Что вы, не волнуйтесь! Деньги для моего отца не проблема, как только эти закончатся, он нам еще пришлет. Папа много работает и хорошо зарабатывает, да и мама свой кусок хлеба имеет.
– Ты знаешь, я очень рада, что твоя мама преподает. Это очень нужное и благородное дело, – искренне радовалась за дочь своей подруги Заславская.
– Да, для нашей мамочки очень важно каждый день ходить на работу и быть среди людей, она совершенно не создана для домашней работы. Хотя странно, я читала в учебнике по истории, что быт крестьянских семей при царе был очень тяжелым, по идее, она должна была быть привычной к такому образу жизни. Но нет, у них даже раньше с отцом небольшие споры из-за ее работы возникали. Он одно время настаивал, чтобы мама бросила работу. Помню, однажды мама очень рассердилась на него и несколько дней с ним не разговаривала. А потом папа смирился и больше этого вопроса не поднимал.
– А кто же тогда у вас дома все моет и готовит? – поинтересовалась Анна Петровна.
– Домработница Клава. Очень хорошая женщина. Нас Димкой вырастила.
«Какой, все-таки, Василий молодец! Сдержал данное теще слово. Не стал Александру подминать под себя и делать из нее рабоче-крестьянскую жену. Благородно поступил, ничего не скажешь!» Графиня Заславская из ранее приходивших писем из Ниццы была немного в курсе дел в семье Савулиди.
– Хорошо девочка, давай, раздевайся, располагайся, как тебе удобно, и иди мыть руки, я буду тебя кормить. Вот твоя комната, – Анна Петровна распахнула дверь в небольшую, но очень уютную и светлую комнату. – Она тебе нравиться?
– Очень! И вид чудный из окна на пруды! Только вы не беспокойтесь, дорогая Анна Петровна, я вас долго обременять не стану: вот поступлю в пединститут и сразу же съеду в общежитие.
– Куда??! – в ужасе переспросила графиня. – Даже не произноси при мне это ужасное слово! Общежитие не место для хорошо воспитанных (и тут она опять чуть не обмолвилась – благородных…) и из приличных семей девушек! Я уже говорила твоим родителям, что ты можешь оставаться у меня, сколько пожелаешь. К сожалению, я уже много лет живу одна и буду только рада, если ты своим молодым присутствием скрасишь мое старческое одиночество.
– Что вы, Анна Петровна, какая вы старая! Я таких красивых и с такими благородными лицами женщин только на портретах известных художников и видела, – Марго сказала правду, а не так, ради красного словца. Лицо княгини Заславской еще сохранило яркие следы былой красоты.
– Спасибо тебе, девочка моя, за комплимент, ну иди, переодевайся и – к столу!
– А после обеда мы можем пойти прогуляться по городу? Мне так не терпится посмотреть Москву! – уже из ванной спросила Марго.
– Конечно, дорогая, тут всего два шага до улицы Горького.
Было начало московского лета. Уже начала отцветать сирень, но зацветала черёмуха и посаженные еще с 30-х годов тополя роняли тут и там свой белый пух.
Пожилая дама и молоденькая девушка, не спеша, прогуливались по центральной улице города. С интересом разглядывая проходящих мимо нее людей, Марго к своей радости заметила, что одета она была не хуже местных модниц, а даже и лучше некоторых из них. На девушке красовались модные по тем временам лодочки на каблуках из настоящей кожи, в то время как у многих москвичек на ногах были всего лишь туфли на рифленой каучуковой подошве, и платье из чистого шелка цвета бирюзы. В то время улица Горького просто пестрела летними женскими платьями из ситца и штапеля в крупные цветы, в полоску, в клетку и даже в горошек с широкими юбками и юбками плиссе. И от этого многоцветья проходящие мимо молодые люди не знали, на какой именно девушке задержать им свой восхищенный мужской взгляд.