— А ты как смотрела на меня вначале? — улыбнулся Сергей. — Это был не ужас, а, Наташка?
— Но ты же сам видел, Сережа, она меня ненавидит! Что я плохого ей сделала?
— Это сложный вопрос. Потом, я надеюсь, она будет смотреть на тебя так же, как ты сейчас, не в эту минуту, а вообще, смотришь на меня. Но пока вам лучше не встречаться… Ну что ты, глупенькая, расстроилась? Я ведь говорил тебе: пошли в загс. Ты хотела подождать. Хорошо, подождем.
— Мне страшно, Сережа. — голос Наташи дрожал. — Она, мне кажется, сделает все, чтобы нас разлучить.
— Ни за что! Я никому тебя не отдам, Наташа. — Он подошел к ней, присел на корточки, посмотрел в печальные глаза. — Ты веришь мне?
Наташа молча кивнула. За окном вовсю сияло солнце, этот апрельский день был теплым и ясным. Людской поток ни на минуту не иссякал на Калининском проспекте — как демонстрация; только вместо флагов и транспарантов — сумки, свертки, пакеты. И если вглядеться в отдельные лица, большинство из них напряжены, хмуры, злы. Вот и кольнуло в сердце предчувствие надвигающейся беды. Пыталась представить ее и не могла, а беда взяла и сама представилась. Вот она какая, вот откуда грозит опасность ее счастью. «Мог бы приводить ее на пару часов, если очень хочется…» Как же она, умная женщина, могла такое сказать? Совсем не зная ее, ни о чем не спросив, — как? Наташа всхлипнула.
Сергей обнял ее за плечи, прижался щекой к ее влажной щеке.
— Я тебя люблю. Если скажу, что никого так не любил, — это будет неверно. Я и представить себе не мог, что так полюблю женщину. Но это случилось. Ты — моя любимая, ты — моя единственная. Пожалуйста, не плачь, Наташа. Я не оправдываю мать, но понимаю ее. Мы долгое время жили очень скромно, отец был старшим научным сотрудником, никак не мог защитить диссертацию, мать боролась за правду в «Труде», если ее и печатали, то сокращали статьи в два-три раза и премии к праздникам не давали. В общем — куча проблем. А я был в школе отличником, занимался легкой атлетикой, играл на гитаре, уже в восьмом классе свободно говорил на английском, печатался в «Комсомольской правде», — пай-мальчик, да и только, опора и надежда родителей. Дальше — больше, они уже не сомневались, что сын станет по меньшей мере главным редактором «Правды» и покажет их врагам кузькину мать. И обеспечит им такой уровень жизни, какой и не снился. Я закончил журфак МГУ с красным дипломом, пошел работать в «Литературную газету»…
— Ты правда работал в самой «Литературке»?! — Наташа от восхищения чуть не задохнулась.
— Да, пять лет. Началась перестройка, у родителей дела пошли в гору, особенно у мамы, она теперь большой и уважаемый человек в демократической прессе, да и отец стал профессором.
При слове «профессор» Наташа нахмурилась.
Сергей заметил это, рассмеялся:
— Надеюсь, абитуриентки его не били на вступительных экзаменах. Но уверенность моих родителей, что сын пойдет выше и дальше их, была непоколебимой. Поэтому они чуть в обморок не упали, когда узнали, что ухожу из «Литературной газеты» в коммерческий ларек. А теперь еще и думают, что сына сбивает с толку некая «торгашка». Да это же для них — как нож у горла.
— Я не сбиваю тебя с толку, — насупилась Наташа. — Можешь оставить меня в покое и поступать в аспирантуру, как хочет твоя мать.
— Ну вот, — огорчился Сергей. — Говорил, говорил, что ты моя любимая, единственная, красивая, умная, — и что получилось?
— Ты еще и другое говорил.
— Глупая ты девчонка! Слышала, что мать сказала? Надо подумать. Она умная женщина, не сомневайся, подумает и извинится перед тобой. Она знает, что ее сына никто, никогда, ничего не заставлял делать. Я с детства делал то, что хотел, и всегда был прав. Так что, все будет хорошо.
— Все равно мне страшно, — прошептала Наташа.
Невысокий, жилистый брюнет с цепкими глазами и шрамом на левой щеке наклонился к окошку.
— Привет, Серый. — От его улыбки у Наташи мурашки по коже побежали. — Как торговля?
— Привет, Валет. Нормально.
— Как Лариса, душка наша? Скоро свадьба? О-о! — Он просунул голову в окошко, бесцеремонно уставясь на Наташу. — Да у тебя и без Ларисы полный ажур. С такой и я бы поработал. Одолжишь на вечерок?
Сергей с такой злостью взглянул на него, что Валет дернулся назад, усмехнулся.
— Все понял. Я не нахал, пасую. А девочка — высший класс, можешь мне поверить. Ну, если все у тебя о'кей, гони бабки и я пошел. Дел до хрена впереди.
Сергей протянул ему сто рублей.
— Пока, Валет. Приятно, что не забываешь старых друзей.
— Само собой. — Валет укоризненно покачал головой. — Бедная, бедная Лариса! Но я понимаю тебя, Серый. Пока.
— Кто это? Почему ты деньги ему дал? Он что, бандит?
— Еще какой бандит! — усмехнулся Сергей. — А когда-то мы в одной школе учились, он на пару лет постарше. Давно знаем друг друга, теперь из-за этого он берет с нас чисто символическую плату, сто рублей в неделю. А другие по пятьсот платят.
— Так он же рэкетир! — не на шутку испугавшись, сказала она.
— Я же тебе сказал — бандит. Но ты не бойся, он свой бандит, они знакомых не трогают. Что-то вроде домашней, ручной змеи. Не будешь дразнить и на хвост наступать, не укусит.
— Но мы не должны платить ему деньги, Сережа! Это ведь не наша собственная палатка, есть же хозяева, вот пусть он с них и требует свою долю.
— Хозяева платят, — вздохнул Сергей. — Понимаешь, глупая ты моя девчонка, там, наверху, сферы влияния давно поделены, бандиты и бизнесмены четко взаимодействуют друг с другом. Кто-то контролирует этот район, ему и платят. Но это — наверху. А Валет — представитель более мелких группировок. Понимаешь?
— Нет, — пожала плечами Наташа. — Почему верхние, если им заплатили, не прикажут мелким оставить людей в покое?
— Они, конечно, заинтересованы в том, чтобы соблюдался порядок. Но охранять каждую палатку не собираются. И вот приходит Валет или кто-то из его людей, требует дань. Мы денег не даем, посылаем его подальше, и он уходит. А утром от нашей палатки одни головешки остались. Сгорела. Мы без работы, хозяин в убытке, и никто ничего не сможет доказать. Нужно нам это? Нет. Вот мы и платим, но теперь уже знаем, что ни сверху, ни снизу нас не тронут. Возможно, Валет в любом случае не посмеет тронуть нашу палатку, если наш хозяин связан с крупными мафиози. Но мы-то этого не знаем. Поэтому и платим. Нужно еще учитывать, что палатку-то могут и не тронуть, а продавца искалечат в темном подъезде, если женщина — изнасилуют. Ограбят. Кирпич на голову упадет, машина нечаянно наедет — все что угодно может быть. Они ведь люди злопамятные и не дураки. Одного, другого напугают, остальные сами деньги понесут. Еще вопросы есть?
— Ужас какой…
— Страшно? — улыбнулся Сергей. — Отдай сто рублей и можешь ничего не бояться. Очень простое решение проблемы.
А за окном, по Калининскому проспекту все также спешили по своим делам люди. Много людей, тысячи и тысячи. И солнце в небе светит по-весеннему ярко. Только не радует душу его свет. Как хорошо было в серой, пасмурной, холодной Москве, когда дул сырой, холодный ветер, пронизывая до мозга костей! Хорошо потому, что не хотелось гулять и вообще быть на людях, и они спешили в общежитие, в свой изолятор, и там Наташа забиралась с ногами на кровать, закутывалась в клетчатое одеяло, а Сергей поил ее горячим чаем и рассказывал всякие истории. Светила настольная лампа, в комнатке было уютно, в одеяле — тепло, а говорить с Сергеем — жутко интересно, давно уже Наташа не испытывала такого удовольствия от разговора. А потом они ложились в постель, и все, что было потом, Наташе тоже нравилось.
Но вот в Москве чудесная погода, весенний день в самом разгаре, а на душе кошки скребут. Вместе с солнцем пришла уверенность в том, что есть люди, которые хотят отнять у нее тихое счастье, чудесные вечера и ночи, и вообще — радость рядом с любимым человеком. И какие люди! Родная мать, да и отец тоже. Есть еще и какая-то Лариса. Есть бандит по кличке Валет, который так пронзающе смотрел на нее. А скольких она еще не знает? Почему они не оставят их в покое? А ведь не оставят… Надо же, как бывает: погода отвратительная, за окном ветер воет, а она счастлива. И наоборот: погода чудесная, город как будто подновили, а лучше б этого и не было…