Сергей заметил ее печальный взгляд, придвинул свой стул поближе, обнял Наташу, так они сидели и молчали. Люди останавливались у их палатки, мужчины не прочь были поразговаривать с Наташей, выбирая покупку, но, присмотревшись к лицам продавцов, проходили мимо. Так все мы стараемся не замечать, как девушка прощается с парнем, уходящим в армию.
Выручка в этот день была совсем небольшой — всего семьдесят тысяч насчитали, когда приехал инкассатор.
9
Сергей и Наташа сидели на лавочке в Александровском саду, неподалеку от могилы Неизвестного солдата.
— Знаешь, почему мне нравится здесь? — Наташа склонила голову на плечо Сергея.
— Наверное, потому что здесь продают вкусные пироги с капустой, — предположил Сергей.
— А вот и не угадал! Здесь чувствуется порядок. Смотри, какие аккуратные газончики, какая красивая трава, и вообще — чисто, и люди не орут, не ругаются, а разговаривают негромко, ходят небыстро. Кремлевская стена близко, могила Неизвестного солдата… Здесь чувствуешь себя человеком, понимаешь, Сережа? Настоящим человеком, у которого есть своя страна, своя история. А там, в палатке, — все по-другому.
— Что-то есть такое, — согласился Сергей. — Действительно, о державе начинаешь вспоминать, а то ведь по нынешним временам запросто можно забыть, в какой стране живем, чем гордиться, а что ненавидеть. Все перемешалось.
— А еще эти аккуратные газоны напомнили мне наш огород. Там тоже всегда порядок: грядка с помидорами, грядка моркови, грядка редиски, за нею — огурцы. Там щавель, там капуста, картошка; везде ровные дорожки, чтобы пройти можно было, вдоль них тюльпаны и анютины глазки цветут, а вдоль центральной дорожки — георгины и гладиолусы. Мы с мамой очень любили возиться в огороде, оно ж и глазу приятно, когда везде порядок, весь бурьян выполот. Бывало, когда скучно или настроение плохое, возьму тяпку и пойду в огород. Как увижу где лебеду, щерицу или повитель — долой ее! А потом сяду на скамеечку возле георгин и смотрю на них…
А Сергей влюбленными глазами смотрел на Наташу.
— Ты знаешь, моя хорошая, я вообще-то никогда не испытывал желания поехать в самую распрекрасную деревню. Но после твоих рассказов мне хочется побывать в этом расчудесном Гирее. Что это за рай такой на земле? — Это не рай. Это моя родина. А давай поедем вместе?
— А на кого палатку оставим? Нет, Наташа, сейчас не получится. Но, как выберем время, непременно поедем. Честное слово, я очень хочу там побывать. А как отнесутся к этому твои тамошние поклонники?
— Боишься?
— Я боюсь только одного — финансовой зависимости. Но она мне пока не грозит. Но все же интересно, расскажи о своих поклонниках. Ты ведь очень красивая, наверное, они за тобой тучами там увивались?
— Да нет, не тучами. У нас тучами не бывает, кто-то встречается с девушкой, все об этом знают и не лезут. Сперва я дружила с Вовкой Богаченко, он портфель мой домой носил. Потом встречалась с Сашкой Пупченко, такой смешной, толстый и все старался угодить мне. После того как у нас в клубе показали фильм «Республика ШКИД», все стали звать его «Пупа Пупыч гениальный». Смешно, правда? Он даже пробовал меня поцеловать, но я не разрешила. А потом появился Валентин Плешаков, и всех других как ветром сдуло. Плешаков сидел в тюрьме, его все уважали, ну, в том смысле, что боялись. Никто не хотел связываться с Плешаковым, вот он меня и обхаживал. На мотоцикле катал.
— Он-то поцеловал тебя? — ревниво спросил Сергей.
— Нет, — просто ответила Наташа. — Представь себе, даже не пытался. Он просто оградил меня от всех других парней и ждал, когда я привыкну к нему. А мне Плешаков совсем не нравился, и я не собиралась привыкать к нему. Дурак, он думал, что я все равно никуда не денусь. А я взяла — и делась. Уехала в Москву и встретила тебя. И разрешила тебе сразу все. Ох, даже и не знаю, почему.
Сергей наклонился к ней, легонько куснул мочку розового уха. Наташа вздрогнула.
— Пошли домой? Знаешь, кажется, я бы согласился на пожизненное заключение, если бы в камере со мной была ты. Я целый день сижу в палатке и думаю только об одном: скорее бы вернуться домой и остаться с тобой наедине. Наверное, это то, что люди называют счастьем. По крайней мере, другого счастья я не знаю. А ты?
— Сережа, мне так хорошо с тобой, но и страшно. А вдруг это скоро кончится? Кто-то разрушит наше счастье?
— Если мы сами его не разрушим, никто не сможет этого сделать. Ну что, пошли, Наташка-ромашка? Добредем потихоньку до Пушкинской, там сядем на «тройку», и — прямо до общежития. Утверждаешь такой план действий?
— Утверждаю. — Она взяла Сергея под руку, прижалась к нему. — А ты можешь рассказать мне, почему ушел из «Литературной газеты»? Это же такая знаменитая газета, все ее знают.
— Я же тебе рассказывал, что работал в отделе братских литератур, при советской власти так принято было: мол, все народы — братья, а литературы, разумеется, — братские. Начальницей была одинокая, несчастная женщина, а у несчастных женщин характер весьма сложный, тут уж, как говорил классик, ни прибавить, ни убавить. Естественно, и у меня отношения с ней были тоже сложные. Они, конечно, могли быть и замечательными, но я к этому почему-то не стремился, а ее это почему-то раздражало. Так мы и работали. Потом случился путч. Все прыгали, кричали, что нужно защищать Белый дом, Ельцина, Руцкого и других демократов, реакция не пройдет и все такое. Я никого не хотел защищать, лишь предположил, что если эти демократы победят, «братские» литературы станут зарубежными, и наш отдел будет просто не нужен. Так оно и получилось потом. Но до этого прежнего редактора, Федора Бурлацкого, скинули, потому как он сидел в Крыму и не очень старательно поддерживал демократов, ожидал, кто же победит. Выбрали нового, кого хотели очень активные наши общественные деятели, ну, кто был членом партбюро, профкома и так далее, среди них и моя начальница оказалась. Новый главный, Аркадий Удальцов, понятное дело, был очень благодарен тем, кто его выдвинул, и они ему были благодарны за то, что он понимает это. Все ударились в политику, и наши писатели, и «братья», встретятся — целуются, разъедутся — грязью друг друга поливают. Совсем неинтересно стало работать. И я ушел. Приятель как-то предложил: иди ко мне в напарники. Я подумал: а почему бы и нет?
— Теперь я на месте этого приятеля?
— Теперь ты.
— А куда же он делся?
— Свое дело открыл. Обещает, как раскрутится, возьмет меня заместителем, — засмеялся Сергей. — А я — тебя! — И крепче обнял Наташу.
Они вышли из Александровского сада у Исторического музея, спустились в подземный переход к улице Горького, именуемой теперь Тверской.
— Сережа! Не думала, не гадала встретить тебя здесь! — услышала вдруг Наташа низкий женский голос и обернулась.
Их догоняла невысокая, пухлая блондинка с ярко-малиновыми губами. В длинной кожаной куртке, в пятнистых… то ли брюках, то ли колготках, заправленных в меховые ботинки, она радостно улыбалась Сергею. Он остановился, рука медленно сползла с плеча Наташи.
— Лариса? Ты что, следила за мной?
— Ну вот еще! — фыркнула девица. — Деньги получила и в ГУМ пошла. Ты же куда-то исчез, подарки мне не делаешь, а хочется. Вот я и решила сама себе что-нибудь подарить.
Она подошла к Сергею вплотную, не обращая внимания на Наташу, будто ее и не было здесь, закинула руки ему на плечи и, привстав на цыпочки, потянулась губами к его губам.
— Ты что, Лариса, — отстранился Сергей. — Это неприлично, здесь народу много.
— Ну и что? — удивилась она. — Ты никогда не считался с мнением народа. Не ты ли говорил, что самое большое удовольствие — потрахаться в телефонной будке? И я соглашалась, хотя мнение народа мне небезразлично.
Наташа стиснула зубы, опустила голову.
— Перестань говорить глупости. — Сергей вспыхнул от злости.