И теперь, по привычке забравшись с ногами на кровать и закутавшись в клетчатое одеяло, Наташа сидела и думала, как же ей жить дальше. Нигилист обещал заехать вечером, их ждал заказанный столик в ресторане «Арагви». Все это казалось интересным, забавным и… нереальным. И непонятно было, хочется ей этого или нет. Полнейший сумбур царил в голове.
— Сережа, Сережа, — прошептала Наташа. — Что же ты наделал, дурачок…
15
В ресторане «Арагви» Наташа оказалась единственной женщиной в джинсах, заправленных в сапоги, и простенькой кофточке. Да и красная куртка ее выглядела странно в гардеробе среди множества песцов, чернобурок, рыжих лисиц и норок, каракулей и других, не известных ей зверей, погибших ради того, чтобы московским женщинам было в чем приходить в ресторан «Арагви».
За столик их проводил человек с труднопроизносимой должностью: метрдотель. Наташа успела заметить, что дамы за соседними столиками удивленно поглядывают в ее сторону, а некоторые так прямо нахально рассматривают ее.
— Чего это они вылупились? — сердито нахмурилась Наташа.
— Завидуют, — бесстрастно кинул Нигилист. Даже нос его при этом не дернулся. — Вспоминают о своей безвозвратно ушедшей молодости, глядя на тебя.
Наташа повернулась к женщине, сидящей за столиком слева, ее взгляд показался особенно насмешливым.
— Ну что, вспомнила? А теперь смотри-ка лучше в тарелку, не то аппетит испортится.
Женщина с гневом швырнула на стол вилку, с вызовом посмотрела на Наташу. Ее спутник, пожилой, седой господин, удивленно повернулся к Наташе, хотел было тоже возмутиться, но лишь скользнул взглядом по ладной фигуре, огорченно вздохнул и принялся успокаивать подругу, а может быть, и жену.
— Отлично, — похвалил Нигилист. — Теперь она никогда тебя не забудет.
— Ну и пускай! Мне-то что? Смотрит на меня, как черт на ладан, а сама пожилая женщина и накрашенная, как чучело.
— Пожилая — не совсем точно, — сказал Нигилист. — Скорее всего, моя ровесница, тридцать восемь — сорок лет. Но много повидавшая, а это не следует выставлять напоказ в солидном обществе. Я мог бы рассказать историю ее жизни.
— Вы что, знакомы? — удивилась Наташа.
— Нет. Но я прекрасно разбираюсь в психологии людей. У нее — банальнейшая история. Работала в НИИ или преподавала в школе, занималась общественной работой, чтобы получить квартиру или путевку, или дачный участок, постоянно пилила мужа, бухгалтера или инженера, что мало денег зарабатывает, ничего достать не может, за это наказывала его в постели, а на любовников не было времени и сил. Постоянная неудовлетворенность испортила ее характер окончательно. Но вот наступили перемены, муж воспрял духом и организовал банк или фирму, заработал деньги, и неплохие. Она почувствовала себя хозяйкой жизни, накупила модных тряпок и косметики, даже любовника себе завела. И вот пока муж торчит в банке или фирме, считает прибыль, решила с любовником посетить ресторан. И что же она здесь увидела? Красивую девчонку, одетую очень уж просто, которая не занималась общественной работой, не пилила мужа за то, что, бесхребетный, не может достать дефицит, не стонала ночью от хронической неудовлетворенности — а вот, поди ж ты, сидит в том же ресторане, за соседним столиком! Вроде как равная ей, много страдавшей, достигшей величия ценой неимоверных усилий.
Наташа слушала, ковыряя вилкой закуски: вареную, крепко перченную фасоль в соусе, белую и красную рыбу, диковинные в это время года помидоры, грибы, такие мелкие, что хоть ложкой их ешь, вилкой не получалось. Хорошо кормили в «Арагви», а блюдо с мясными закусками будто с фотографии старой поваренной книги на стол прыгнуло — чего там только не было и грузинского, и всякого.
Петр Яковлевич наполнил фужеры шампанским, поднял свой:
— Полагаю, пришло время поднять тост за нашу помолвку. Слово не совсем нам понятное, но другого для подобного случая я, к сожалению, не знаю.
— Я не буду пить, — отказалась Наташа.
— Это исключено. Сегодня торжественный для меня день, ты дала согласие стать моей женой. Такое событие следует отметить.
— Ты хочешь напоить меня?
— Почему ты этого боишься? После того, что сегодня было, ты не должна меня опасаться. По-моему, я дал тебе достаточно гарантий в серьезности своих намерений.
— Ну и что? А я, может, не хочу, чтобы ты приставал ко мне до свадьбы. И вообще, почему это нужно отмечать? Сам же говорил, что тебя не интересует, как поступают все в каких-то ситуациях, а сам же хочешь отметить — как все.
— Чересчур длинное и путаное предложение, — дернул носом Нигилист. — Но я тебя понял. Меня, действительно, не интересует мнение других, но я уважаю собственное мнение. Оно состоит в том, что нашу помолвку необходимо отметить бокалом шампанского. Потом, если хочешь, мы можем поехать ко мне. Ты ведь еще не видела квартиру, где скоро будешь хозяйкой.
— Вот как стану твоей женой, так и поеду, — объявила Наташа.
— Значит, завтра. Пожалуйста, подними свой бокал.
— Завтра? К чему такая спешка? Я… я не готова завтра. У меня и платья подходящего нет.
— Оно и не нужно. Но, если хочешь, можешь купить себе все, что считаешь нужным. Завтра. Предлагаю выпить за тебя, Наташа. Ты очень красивая девушка. Я люблю тебя.
Странно было слышать признание в любви, высказанное ровным, бесстрастным голосом, будто он председательствовал на комсомольском собрании. На повестке дня два вопроса: первое — ты красивая девушка, второе — я люблю тебя. Наташа сделала два глотка, поставила хрустальный фужер на стол.
— Почему ты всегда такой серьезный? Хоть бы улыбнулся, что ли. А то — как все равно секретарь комсомола.
— Я и был комсомольским секретарем. Только очень большим. Я работал завсектором в ЦК ВЛКСМ.
— Ух ты! Неужели в самом ЦК работал?
— Почему бы и нет? Ничего особенного в этом не вижу. Довольно-таки гнусная организация, хотя и весьма престижная… была.
— Ну как же! — Она взяла фужер, допила шампанское. — Ведь там такие важные люди, даже представить трудно. К нам в школу из райкома, из Гулькевичей, приезжали — такие… прямо не подступишься, вожди! А в ЦК — не могу себе представить.
— Обычные люди. Траханные-перетраханные бабы, сидят, обсуждают, что где дают, похмельные мужики, рассказывают, кто кого и сколько раз, а потом садятся в машины, едут в какие-то институты или на заводы, сидят в президиумах, сурово, но доброжелательно поглядывают в зал… Дерьмо!
— Но ты же, наверное, не один год работал там, сам был таким же… Как же теперь можешь так говорить? Да ты настоящий нигилист! Ты ни во что не веришь!
— Я верю в себя. А работал там потому, что другого способа реализовать свои возможности не было. Номенклатура — лишь это как-то отвечало моим потребностям. И возможностям.
— Больно высокого ты мнения о себе, Петр Яковлевич, — покачала головой Наташа. — А с начальством-то небось лебезил, улыбался, да? А то как же мечтать о повышении было?
— Не лебезил и не улыбался, но всегда говорил то, что начальник хотел услышать. Зная психологию человека, это несложно было сделать.
— Ты мог бы и не говорить мне этого, — заявила Наташа. — А то я подумаю, что и слова про меня — тоже знание психологии и все.
— В какой-то мере — да.
— Ах вот как? Значит, ты просто считаешь меня дурой? Думаешь, я всему поверю, раскрою рот и стану слушать? Как бы не так!
— Все женщины — дуры, — спокойно резюмировал Нигилист. — С точки зрения общечеловеческих ценностей. Их дело — продолжать род, а они еще на что-то претендуют.
— Значит, и я дура?
Шампанское не успокоило, не притупило остроту ощущений, напротив, усилило раздражение, которое возникло, едва Наташа переступила порог этого шикарного ресторана. Конечно, приятно зайти в ресторан, вкусно поесть, поговорить, но когда на тебя смотрят, как на человека второго сорта, когда напротив сидит рыжий длинноносый дядька и с важным видом говорит гадости — увольте!
— Шашлык хорош, когда он горячий.