— А сам Сергей не пробовал позвонить тебе или встретить возле подъезда?
Наташа покачала головой, вздохнула:
— Наверное, не нужно ему это… Ладно, Ирка, давай свое письмо, пора мне бежать. Завтра рано утром выезжаем, надо еще столько дел сделать. Выступай там, да смотри, чтобы вместо Барсукова какому-нибудь Медведеву в лапы не попалась.
5
— Это улица Ленина, — говорила Наташа, — сейчас мы повернем налево, на улицу Лермонтова, уже почти приехали. — Высунувшись в окно, радостно вдыхала теплый, ароматный воздух летнего кубанского вечера. «Мерседес» мягко катился по центральной улице поселка мимо зеленых ракет пирамидальных тополей, мимо старух, сидящих на лавочках у заборов, мимо босоногих мальчишек, играющих в жмурки возле столба, на котором висела лампочка в жестяном абажуре, мимо парней, провожающих «мерседес» косыми взглядами.
Гирей ничуть не изменился за те несколько месяцев, что Наташа жила в Москве, да и не мог измениться. И все же глаза, привыкшие к архитектуре первопрестольной, уже не так радостно смотрели на кирпичные дома и саманные хаты, как прежде. Не было того восторга, ощущения покоя и уюта.
— Нормальный советский расклад, — недовольно пробурчал Нигилист, сворачивая налево. — Улица Ленина — асфальт и пирамидальные тополя, даже тротуар, выложенный плиткой. А на улице Лермонтова — гравийка, выбоины и ни тополей, ни тротуаров. У вас тут перестройка была или нет?
Нигилист час назад сменил за рулем Ратковского, который в основном и вел машину. Вчера утром они выехали из Москвы, вечером были в Харькове, переночевали в гостинице и утром двинулись дальше. Около десяти вечера приехали в Гирей. Наташа устала — никогда прежде не доводилось ей так долго ехать в машине. В поезде можно лечь, можно у окошка постоять, можно в тамбур выйти, а в машине — сидишь и сидишь.
— Петр Яковлевич, — подал голос Ратковский. — А в Москве-то она была, перестройка? Я к тому, что здесь хоть оставили улицу Лермонтова, а в Москве первой станцией метро, которую переименовали демократы, была «Лермонтовская». Теперь такой нет. Не с Маркса-Энгельса начали, а с Лермонтова. Честно говоря, до сих пор не понимаю логику людей, которые это сделали.
— Ее и нет, — пробурчал Нигилист. — Надо было показать, что они творцы перемен, а Маркса трогать страшно. Вот и переименовали «Лермонтовскую». Михаил Юрьевич великий поэт, о нем и так все знают. А про Маркса, если не напоминать, завтра же все забудут. Вот видишь, Олег, я сам себе доказал, что неправ. Логика все-таки была. Номенклатурная логика.
— Все мы вышли из номенклатуры, — усмехнулся Ратковский.
— Но не все опять туда пришли.
— А теперь снова налево, — вмешалась Наташа. — Вот это и есть улица Степная, где я жила. Красивая улица, правда?
— Выбоин поменьше, — кивнул Нигилист. — Неужто знали, что ты приедешь и успели дорогу подровнять?
— А вот и мой двор. Ой, и мама стоит у ворот, нас ждет. Мама! — закричала Наташа, распахивая дверцу.
— Господи, да неужели это ты, Наташа? — Клавдия Ивановна обняла дочь, поцеловала и отстранилась, откровенно любуясь ею. — Ох, да какая же ты красивая стала, дочка! А я телеграмму получила, ничего понять не могу. Как же это: «Приедем вторник вечером жди дома». Все думала, на чем же они приедут? Если поздним поездом в Кропоткин, то я бы встретила на вокзале, а потом бы вместе приехали, я хоть знаю наших мужиков, с чужими ехать ни в коем случае нельзя, сейчас такие ужасы творятся, не дай Бог! А вы не боялись? Господи, да что это я? Ну, слава Богу, приехали. Чего это он стоит? Мало заплатили? — она кивнула в сторону Нигилиста, вылезавшего из машины.
— Мама! — засмеялась Наташа. — Это наша машина, мы приехали на ней из Москвы. А это — мой муж, Петр Яковлевич, познакомься.
— Это твоя машина? — ужаснулась Клавдия Ивановна.
— Добрый вечер, Клавдия Ивановна, — пожал Нигилист руку теще. — Очень приятно познакомиться. Много слышал о вас, а теперь вот и увидел. По-моему, Наташа совсем не похожа на вас.
— Так она ж вся в отца, — пробормотала Клавдия Ивановна. — Он шофером был, разбился десять лет назад…
Она никак не могла оторвать глаз от большой, красивой машины — в первый раз видела такую. Понять, что это машина ее дочери, было так же трудно, как и представить себе живого инопланетянина.
— Мама, давай пойдем в хату, мы все жутко устали. И есть хотим.
— Да, конечно, конечно, я уже все приготовила и собаку заперла в огороде, чтоб не мешала вам. Ох, а это кто такой? — увидела Ратковского с чемоданами в руках.
— Это Олег, — пояснила Наташа. — Он работает у Петра Яковлевича, помогает нам во всем.
— Слуга, чи как?.. — совсем растерялась Клавдия Ивановна.
— Слуга, слуга, — засмеялся Ратковский. — Кстати, машину надо бы загнать во двор. Клавдия Ивановна, у вас ворота открываются?
— Сейчас открою, — засуетилась хозяйка. — Нельзя оставлять такую красоту на улице без присмотра…
Двор был чисто выметен, в середине тоннеля из виноградных лоз горела электрическая лампочка, вырывая из густой, казалось, ощутимой темноты зеленые листья и уже начавшие темнеть гроздья. Ратковский сорвал несколько синих, покрытых белесой пыльцой виноградин, бросил в рот и поморщился.
— Кислый, — сморщился. — Зато экологически чистый продукт.
— Да я бы не сказала, что чистый, — засомневалась Клавдия Ивановна. — Лучше все-таки помыть…
Нигилист категорически отказался есть борщ на ночь: здоровье дороже. Решил ограничиться стаканом молока. Он больше молчал, отвечал на многочисленные вопросы Клавдии Ивановны «да» и «нет» и всем видом показывал, что его это весьма утомляет. Не стал и спирт пить, хотя Клавдия Ивановна и поклялась, что он — медицинский, специально ходила к товарке, которая работает в лаборатории спиртзавода, а она плохой спирт не держит.
Ратковский выпил рюмочку чистого, одобрительно крякнул, вытер слезы и налег на борщ. Наташа тоже отважилась, правда, сильно разбавила вишневым компотом, получилось что-то похожее на вино. В конце концов и Нигилист не выдержал, опрокинул рюмашку разбавленного и пожелал борща. Сам себе удивляясь, в минуту опорожнил тарелку, попросил добавки и еще рюмочкой не побрезговал. И уже после, сославшись на усталость, пошел, покачиваясь, спать в кухню, где Клавдия Ивановна приготовила постель для дочери и ее мужа. Ратковский тоже не стал засиживаться.
— А ты, Олежек, ложись во второй комнате здесь, в хате.
— Я бы устроился поближе к шефу, Клавдия Ивановна. Обстановка незнакомая, нужно привыкнуть. Там, в кухне, нельзя устроиться где-нибудь в уголке?
— Да вон же она, кухня, посмотри в окно. Там тоже две комнаты, в дальней кровать для Наташи и Петра Яковлевича, а в передней есть диванчик. Правда, старый, спать на нем неудобно.
— Отлично. На диване я и устроюсь.
— Это не годится, — запротестовала хозяйка. — Что же, вы, гости, пойдете на кухню, а я в хате останусь? Тогда уж лучше вы здесь располагайтесь, а я пойду в кухню.
— Годится, годится, — успокоил Ратковский. — Только одеяло какое-нибудь дайте, пожалуйста.
— Дам, дам, конечно же, дам. Да вот только…
— Я с тобой останусь в хате, мама.
— А как же Петр Яковлевич?
— Боюсь, он не привык спать на такой кровати вдвоем, — усмехнулась Наташа, — она для него узковата будет.
Клавдия Ивановна постелила Ратковскому в кухне на диване и вернулась в хату. Села за стол, внимательно посмотрела в глаза дочери.
— Так это и есть твой муж, Наташа? Или вы не расписаны? Из твоих писем я ничего не могу понять.
— Расписаны. Все как полагается, мама.
— Он что, и вправду большой начальник? Я и разговаривать с ним боюсь, смотрит, как черт на ладан.
— Большой. Коммерческий директор.
— У нас директора попроще. Вон, Владимир Иванович, так с ним и поговорить приятно, умный человек. А твоего директора я никак не пойму. Чи не нравится ему у нас?