— Не понимаю, — вздохнула Наташа. — И, наверное, никогда не пойму. Но если без этого — никак, тогда раздевайся, я не возражаю. Ты девушка стройная, красивая, народ будет доволен.
— Вот спасибочки! Все ты понимаешь, Наташка, только притворяешься, хочешь быть лучше всех. Между прочим, и бесплатных Европ тоже не бывает, запомни.
Наташа налила чаю в перламутровую чашку, положила сахар, неторопливо размешала серебряной ложечкой, отпила глоток и посмотрела на подругу.
— Я знаю, Ирка, что время сейчас ужасное, хорошие люди живут плохо, а плохие очень даже замечательно, это и в Гирее, и в Москве. И, наверное, везде. Но вот скажи мне, зачем человеку жертвовать собой ради своих же капризов? Например, девушка думает: я такая красивая, такая умная, люблю себя — значит, должна вкусно кушать, красиво одеваться, в рестораны ходить. И для этого она себя, красивую, умную, заставляет пройти через стыд, боль, позор. Может, кто-то и подумает: ух ты, какая! Но она-то знает, что стала просто дрянью. Хорошо ей или плохо? Себя она любит или то, что о ней другие скажут?
— Надо же, какие в Гирее умницы живут, — усмехнулась Ирина.
— Сама-то давно оттуда?
— Скоро год, а кажется — целая вечность прошла. Ладно, хватит на сегодня умных разговоров. Ты, конечно, вредная, упрямая, настроение мне испортила, но я все равно рада, что вижу тебя, Наташка. Честное слово, мне тебя здесь на хватало.
— А про мое настроение ты подумала, когда рассуждала о турецких ночных кабаках да о том, что в академию запишут своих людей? Но и я рада тебя видеть, Ирка. Честное слово.
— Давай поступай в свою нэ-а, мы будем каждый день видеться. Я тебя на репетиции буду проводить, посмотришь на знаменитых артистов. А если не поступишь? Вернешься в Гирей, на завод к папе? — Она внимательно посмотрела на подругу.
— Там видно будет, — пожала плечами Наташа.
3
В эту ночь Наташа долго не могла уснуть. Раскладушка посреди комнатки — это не домашняя кровать с мягкой панцирной сеткой и периной, в которую проваливаешься, как в сугроб. А потом пришла с репетиции соседка Ирины, Тамара, включила свет и принялась рассказывать, что да как они там репетировали. Наташа лежала, укрывшись с головой, и надеялась, что Тамара вот-вот угомонится и выключит свет, но не тут-то было. Она говорила, говорила, пила чай, курила сигареты, охала, вздыхала, смеялась, не обращая внимания, что Ирина была уже в постели и что в комнате спит приехавшая издалека гостья. Надо было, конечно, попросить ее говорить потише, но, во-первых, раз уж не «проснулась», было неловко; а во-вторых, она здесь не хозяйка. Спасибо уж за то, что приютили. И Наташа терпела.
А потом пришли мысли о доме, о матери, которая, наверное, не спит, сидит у телевизора и думает о ней, Наташе. И так грустно стало на сердце — хоть вскакивай и беги на вокзал. Дома хорошо, уютно и тепло, но…
За окном слышался несмолкаемый гул большого города. Приглушенный, но сильный, как шум проливного дождя. В большом городе хорошо, здесь много интересного, каждый может найти себе здесь занятие по душе. Плохо только то, что она чужая в большом городе. Совсем чужая.
Утренняя Тамара оказалась вполне симпатичной девчонкой, не такой, какой представлялась вчера вечером. Выслушав извинения Ирины, которая не могла проводить подругу по указанному в газете адресу — нужно было спешить на лекции, Наташа выпила чашку чаю и отправилась в путь. Хотя Ирина подробно растолковала ей, как добраться до улицы 1905 года, где располагалась академия, Наташа с трудом разобралась в сложных переходах московского метро, несколько раз выходила совсем не туда, куда нужно было.
В вагоне метро Наташа увидела интересную сцену: полная девушка с толстыми ногами и очень объемными бедрами сидела на коленях высокого, но худого парня и довольно улыбалась, по-видимому, считала, что все должны завидовать ей. Парень тоже улыбался, глядя на девушку, но едва она отводила взгляд, лицо его принимало страдальческое выражение.
Наташа, хоть и дала себе слово не вмешиваться в чужие дела, все же не выдержала.
— Ты бы слезла, — посоветовала она девушке. — Не то раздавишь своего кавалера.
— Тебя кто-нибудь спрашивает? — высокомерно осведомилась незнакомка. — Вот и сопи себе в две дырочки и помалкивай.
— Что, тоже захотелось посидеть на коленках? — нехорошо усмехнулся парень. Похоже, нашел на ком отыграться за свои натруженные ноги. — Так здесь уже занято. — Он шлепнул подругу по бедру и скосил глаза на сидевшего рядом старикашку. — Может быть, он согласится приютить тебя, лапочка?
— А что? — оживился тот, подняв слезящиеся глаза на Наташу. — Мне хоть и семьдесят, а такую красавицу подержу на коленях. Умру, но подержу.
— Деревенщина! Москву покорять приехала, — со злобой прошипела толстуха.
— Живите долго, дедушка. — Наташа встала и принялась пробираться в другой конец вагона, в мыслях ругая себя за несдержанность.
Хотела приехать пораньше, к половине десятого, но с трудом нашла нужное здание — невысокое, двухэтажное, спрятанное за большими кирпичными домами, когда на часах было уже пять минут одиннадцатого. Да и то вряд ли нашла бы его, если бы не большая толпа во дворе. Люди стояли группками и поодиночке, грустно вздыхали, что-то сердито доказывали друг другу. Не понравилась Наташе эта обстановка, то же самое было в Гирее у магазина, когда к вечеру обещали привезти хлеб и не привозили.
Ближе всех стояли высокий парень в джинсовом костюме и две девушки в черных вязаных шапочках. Парень был без головного убора, сырой ветер трепал его длинные, слегка вьющиеся каштановые волосы. «И не холодно ему!» — подумала Наташа.
— Скажите, это здесь записывают в Народную экономическую академию? — несмело спросила она у парня. Не потому, что он ее смутил, нет, об этом Наташа и не думала. Просто боялась услышать, что уже опоздала или что-то другое в этом роде.
— Записывают, — усмехнулся парень. — Двадцать пять человек, которые, говорят, еще на прошлой неделе заняли очередь.
— Хамство! — дернула плечом одна из девушек, та, что была пониже ростом. — Хоть бы предупредили, что очередь нужно занимать за неделю!
— Ты что, не понимаешь, Вика? — хмыкнула другая. — Написали бы — за неделю, двадцать пять человек заняли бы очередь за две недели. Я так и думала. Советская власть живет и побеждает.
— При чем здесь советская власть, дорогие дамы? — усмехнулся парень. — Те отношения, на которые вы намекаете, существовали задолго до советской власти и будут существовать после нее. О них прекрасно сказал еще товарищ Грибоедов, помните: «Ну как не порадеть родному человечку?»
— Так что же это получается? — растерялась Наташа. — Больше уже никого не будут записывать?
— Получается, что не будут. Ну и не надо. Мы вернемся в свою родную сберкассу. Правда, Вика?
— Вы-то вернетесь, а как же быть тем, кто издалека приехал? Они же столько денег потратили на дорогу, столько сил… И что теперь, просто так возвращаться домой?
— Насколько я понимаю, — вмешался джинсовый парень, — возвращаться будет сложно. Чеченцы обещали взорвать эту академию, тюменцы собрались всей Москве перекрыть нефть и газ, якуты сказали, пусть москвички не рассчитывают больше на их золото и алмазы, а уральцы пригрозили, что станут делать бракованные танки… А ты откуда приехала, Аксинья?
— Сам ты Аксинья, — вскипела Наташа. — Я из Гирея.
Парень посмотрел на нее, не скрывая изумления, и вдруг захохотал так громко, что на них стали оборачиваться.
— Из Гирея… — с трудом сквозь смех выговорил парень. — Ох, не могу… Из Гирея! Их же несколько было, родственники Лермонтова, Шан-Гиреи, герой «Бахчисарайского фонтана» хан Гирей… Из какого же ты появилась, Аксинья?
Девчонки тоже прыснули, виновато поглядывая в сторону Наташи, мол, не обижайся, невозможно удержаться.
— Ты грамотный, да не дрюкованный, — вспомнила Наташа любимую присказку бабушки. — А если человек из Владимира или Петропавловска, тоже будешь выяснять, из какого именно? Гирей — это такой поселок есть на Кубани, понятно? И ничего смешного в его названии я не вижу. Я сутки ехала в поезде, чтобы записаться в академию. И запишусь! Пусть только попробуют не записать меня!