– Так, эм, как далеко мы побежим? – спросила я.
– Не далеко, – ответил он. – Я не бегал с тех пор... что ж, давно. Я не хочу бежать далеко.
– Ты всегда начинаешь так рано?
– Да, – говорит он. – Это привычка вставать рано, если честно. Кроме того, не так душно. Ты не захочешь бежать в удушающий полдень, разве нет?
Он был прав.
И, через несколько минут, я поняла кое-что еще. Я тяжело дышала, мои ноги начали болеть, но я наслаждалась этим. Может даже слишком.
Я могла сказать, что Дилан бежал в полную силу. Он подпрыгивал каждый раз, когда его правая нога касалась тротуара, его заносило вправо. Его губы были сжаты в мрачную линию, он смотрел прямо перед собой.
– Ты в порядке? – спросила я.
Он кивнул.
– Да. Просто не забывай дышать. Два квартала и мы вернемся.
– Хорошо, – отвечаю я, запыхавшись.
– А ты в порядке?
– Да, просто не привыкла это делать.
– Мы можем сбавить темп, – говорит он.
– Нет, продолжай в том же духе.
Мы пробежали два квартала, а потом перешли на шаг.
– Продолжай идти спокойным шагом, – говорит он. – Не останавливайся внезапно. Поможет вернуть пульс к нормальному.
– Хорошо, – говорю я, чувствуя себя неадекватно, потому что человек, почти потерявший правую ногу несколько месяцев назад, поддерживал меня. Глядя на его руки и грудь, обтянутые футболкой, я подумала, что мне потребуется больше, чем пешая прогулка, чтобы привести пульс в норму.
– Мне кажется, ты покраснела, – говорит он, глядя на меня внимательно.
Господи. Я чувствовала, как сердце в груди стучит еще сильнее. Затем он толкнул меня. Дилан Пэриш флиртовал. Я немедленно огрызнулась.
– Да, погоня за парнями делает такое со мной.
Его глаза немного расширились, и затем он усмехнулся.
Я покраснела еще больше, если такое возможно.
Мы приближались к ресторану Тома, закусочной недалеко от кампуса.
– Остановимся на завтрак? – говорит он. – За мой счет. За то, что ты составила мне компанию.
Хотела ли я, чтобы Дилан купил мне завтрак? К чему это приведет? Тревожные сигналы просто надрывались, но я не могла придумать аргументов.
– Да, спасибо.
Две минуты спустя мы сидели за ярким столом в стиле пятидесятых. С ярко-красными стульями и черно-белой клеткой повсюду – это было ужасно для глаз. Но там было комфортно. Не в закусочной. Было комфортно быть здесь с Диланом.
Уставшая официантка, которая выглядела так, словно она проработала всю ночь, приняла наш заказ.
Я заказала яичницу, пшеничный тост с кусочками помидоров и стакан апельсинового сока. Дилан – бекон и омлет с сыром, блины, ветчину, булочки с соусом, кофе и драники. Я не знала, как на столе поместится вся эта еда.
Я не могла ничего поделать.
– Много ешь?
Он усмехнулся.
– В армии зарабатываешь аппетит. Я могу поглотить много пищи в эти дни.
Пока мы ждали целую тонну его завтрака, я спросила:
– Прости, хм… я знаю, это странно, но кроме работы на доктора Форрестера, я не очень много знаю о том, что ты делаешь все дни.
Он откинулся назад и посмотрел на меня со странной улыбкой на лице.
– Это слишком личный вопрос, – ответил он.
О, ничего себе. Это было то, что я сказала ему в самолете целую жизнь назад.
– Ты помнишь это?
– Я бы ответил, но не хочу нарушать правила.
– Очень смешно, – сказала я, морща нос.
Он усмехнулся и сказал:
– Ладно, справедливо. Ты первая.
– Что?
– Я не буду говорить, помню я это или нет. Но ты можешь задать первый вопрос.
Я рассмеялась и покачала головой.
– Хорошо. Полагаю я могу позволить себе один: почему ты выбрал из всех других именно Колумбийский Университет?
Он пожал плечами.
– Веришь или нет, Колумбия имеет много контактов с ветеранами. Один из парней нашел меня в больничной палате на Уолтер Рид еще в марте. Остальное уже история.
В этот момент он сидел, откинувшись на стуле, одна рука опиралась на свободное сиденье рядом с ним. Я откинулась назад на своем стуле, вытянула ногу и положила на пустой стул.
– Твоя очередь, – говорю я.
Он посмотрел на меня, и я, немного покраснев, посмотрела на стол.
– Прошлой зимой ты пыталась решить, о чем писать в итоговой работе. На чем ты остановилась?
Я делаю глубокий вдох и поднимаю на него глаза.
– Не могу поверить, что ты помнишь это. В смысле… ты был на войне, получил пулю, тебя подорвали и госпитализировали, и ты помнишь, как я мучилась с итоговой работой?
На его лице появилась улыбка.
– Сейчас я задаю вопрос.
Я закатила глаза.
– Хорошо. Я закончила работать над судебными документами – бумагами ответчиков в деле по изнасилованию девятнадцатого века.
– Ого, – говорит он. – Это фантастика. Я с удовольствием почитал бы его когда-нибудь. Возможно, не понял бы ничего из правовой терминологии, но я заинтересован.
– Не недооценивай себя, Дилан. Ты, может, и мыслишь в другом направлении, нежели я, но ты умный парень.
– Больше нет, – сказал он, поморщившись и надавив на свой лоб.
Я поморщилась, жалея, что сказала это.
– Моя очередь?
Он кивает.
Я задумываюсь. Так много того, о чем я хочу узнать. И большинство близко к тому, чего мы избегаем, слишком много того, что может нарушить правила, слишком много того, что принесет боль. Наконец, я говорю:
– Самое лучшее, что случилось в Афганистане? Я знаю, что там был ужас, война. Но были ли там светлые моменты?
Он сглотнул и кивнул. Я была поражена, увидев слезы в его глазах.
– Прости. Я не имела в виду…
Он поднял руку, призывая остановиться.
– Все в порядке,– он сделал глубокий вдох и ответил: – Хорошо. Мы были в глуши. Я имею в виду… Маленькая деревушка посреди ничего, которая называлась Дега Пайан. Она находится в горах, и несколько лет назад туда не было дорог. Мне кажется, до нее где-то пять часов езды. Итак, мы там. Помогаем раздавать еду. Повсюду работники ООН. Мы пытаемся произвести хорошее впечатление и все такое прочее. И вот эта маленькая девочка, стоит там и смотрит на нас. Полагаю, ей… около двенадцати, возможно? Я мог бы представить ее, ходящей в среднюю школу, если ей разрешили бы ходить в школу, что маловероятно. Тем не менее, она улыбалась и дурачилась. Ковальски… он был из Невады. Тоже из какой-то глухомани, честно говоря. Ковальски дал ей конфету, она обняла его. А затем он разворачивается и идет к нам, а мы слышим «клик». Все в панике, я смотрю вниз, вижу гранату. Кто-то из толпы бросил ее, и она приземлилась прямо к ногам девочки.
О, мой Бог. Это был его светлый момент? То хорошее, что случилось с ним?
Сейчас его глаза действительно были красными, когда он говорил:
– В любом случае, Ковальски... он кинулся на гранату. Он накрыл ее, чтобы оградить девочку. Граната взорвалась… Ковальски просто измельчило на кусочки. И знаешь… эта маленькая девочка... была не тронута. Ни капли крови. Он увидел эту маленькую девочку и просто... решил пожертвовать своей жизнью ради нее.
Он не может плакать, а я могу. Я не могу ничем помочь себе. Потому что, когда он рассказывает эту историю, похоже на то, что я могу заглянуть в его душу, и, Господи, это ранит.
– Прости, – говорю я. – Прости, что спросила. Мне жаль, что это случилось.
– Нет, – он качает головой. – Не надо. Ты не поняла? Можешь представить… героизм? Это самый светлый момент из всех. Он даже на секунду не задумался о себе. Все, о чем он думал, – это маленькая девочка и спасение ее жизни.
Я шмыгаю носом.
– Хорошо. Если я спрошу тебя о чем-то, что заставит меня плакать, когда я это услышу, эм… можешь запретить этот вопрос?
Он мягко улыбнулся и сказал:
– Если хочешь.
– Тогда твоя очередь.
Официантка принесла наш заказ. И дайте мне рассказать вам. Мне было на самом деле интересно, сколько он съест. Она принесла ему два подноса. Серьезно. Он пытался как-то составить тарелки, и все кончилось тем, что они заняли три четверти стола. Блинчики стояли перед ним, он полил около десятка тысяч калорий сиропа и масла, затем начал есть.