Он сглатывает и говорит:
– Хорошо. Какое твое любимое занятие здесь, в Нью-Йорке?
Я откусывала маленький кусочек от тоста, пока думала. Затем я нахмурилась. Что я любила делать? Конечно, у меня были увлечения. Мы с Келли собирались вместе. Шли в библиотеку Батлера. Устраивали пикник в парке Риверсайд. Что еще? Не то, чтобы я не развлекалась в колледже, на самом деле это не так. Просто это... это все я не могла приписать к любимым занятиям. За исключением одного. И это... сидеть в офисе доктора Форрестера. С Диланом.
Я хмурюсь, затем говорю:
– Я не могу ответить на этот вопрос.
Его глаза расширяются, и он усмехается.
– Ты разыгрываешь меня. Этот вопрос не в правилах.
– Нарушение правил, – говорю я. – Единственный ответ, который я могу дать – это ложь.
– Что?
– Задай другой вопрос, солдатик.
– Я получу ответ, так или иначе. Ты не можешь сказать мне, что ты была год в Нью-Йорке, и все еще не придумала, что любишь делать.
– Я могу сказать тебе то, что хочу.
– Ты установила правила этой игры, Алекс. Не разрушай все ложью.
– Ничто не свидетельствует о том, что я должна отвечать.
Он качает головой и смеется.
– Я буду одержим этим.
– Почему?
– За все время, что я знаю тебя, ты ни разу не изменила правила посреди игры. Это просто умопомрачительно.
Я хотела зарычать на него, но вместо этого откусила кусочек от яичницы.
– Если я отвечу, ты должен пообещать, что просто забудешь то, что я скажу.
Он полностью наслаждался этим. Боже.
– Хорошо, – сказал он. – Моя короткая память сыграет свое.
Я давлюсь смехом, затем говорю.
– Ладно. По правде говоря, время, которое мы проводим вместе, работая на доктора Форрестера. Это ответ.
Он моргает, улыбка появляется на его лице. Я не могу сказать, что означает выражение его лица, потому что если бы я увидела такое, сказала бы, что это страх. Но это длится всего мгновение и затем он говорит:
– Я не помню ни вопроса, ни ответа, так что я задаю еще один, верно?
– Дилан! Это нечестно!
Теперь он действительно улыбается.
– Хорошо, – сказала я, стараясь не рассмеяться. Он выглядит таким счастливым.
– Хорошо, – говорит он. – Наконец, я достигну чего-то.
Я усмехаюсь. Ничего не могу с собой поделать.
– Дай подумать... Келли все еще твоя соседка по комнате. Расскажи мне, как вы двое проводите время. Я хочу знать о твоей жизни здесь. Что вы делаете вдвоем?
Боже всевышний. У него был нюх на трудные вопросы, не так ли? Но я рассказала ему историю. О том, как мы пошли гулять, как Рэнди схватил меня за руку, как она брызнула в него перцем из баллончика. Конечно же, я умолчала обо всех обсуждениях, которые мы вели про Дилана. Я также не стала вдаваться в то, что произошло еще раньше между мной и Рэнди, включая тот факт, что я знала его со средней школы, а, особенно, то, что он пытался изнасиловать меня.
– Хорошо, подожди минуту. Я не понимаю. Я понял, что парень был слишком назойлив, но почему она использовала перцовый баллончик?
Внезапно я смаргиваю слезы.
– Дерьмо, – говорит он. – Прости. В любом случае, если ты не хочешь говорить об этом, то не говори.
Я закусываю нижнюю губу, затем шепотом говорю:
– Он пытался изнасиловать меня прошлой весной.
Все в поведении Дилана изменилось в одно мгновение. Он был расслабленным, довольным собой, но затем на слове «изнасиловал» он выпрямился на стуле в боевой готовности. В его глазах полыхала ярость, которую я никогда не видела прежде. Он весь дрожал.
– Как говоришь его имя? – спросил он очень низким голосом.
– Это неважно, – говорю я.
– Нет. Важно.
– Почему?
– Потому что если я когда-нибудь увижу его, то отправлю в гребанную больницу. Надолго.
Он серьезно. Действительно серьезно. Я не сомневалась, если бы Рэнди Брюер был перед ним прямо сейчас, Рэнди был бы в больнице. А Дилан был бы в тюрьме.
– Ты действительно сильно изменился, – шепчу я.
– Что? – спрашивает он.
– Я знаю тебя…разного тебя. Но единственное, что я не могла о тебе подумать, что ты можешь быть опасен. Для меня.
Он моргает.
– Алекс. Послушай, какой бы не была наша история, это не изменит того, как я к тебе отношусь. Что я чувствую к тебе. Я сделаю все, чтобы…
Он остановился. Пытался ли он вспомнить слова? Или сдерживал? И была ли разница? И он ничего не сказал на то, что я сказала, что он опасен для меня. Потому что на самом деле, он знал это, ведь так? Мы были опасны друг для друга. Было ли то, что я сказала сюрпризом? Я повернулась к нему.
– Сделаешь все для чего?
Он почти рычит от разочарования.
– Чтобы… вернуться… вернуться и оградить тебя от всего, что бы с тобой не случилось. Чтобы защитить тебя.
Было ли это то, что он говорил, вернуться и изменить положение вещей? Вернуться и не бросать меня той ночью? Не исчезать так, как сделал это он?
– Послушай меня, Дилан. Это важно.
Он все еще смотрел на меня, в глазах безумие. Он кивает.
– Хорошо.
– Забудь об этом. Это в прошлом. Хорошо? Мы не должны... нам не нужно... это. Завтракай. Ладно? Пора изменить положение вещей.
Он посмотрел на меня спокойным, холодным взглядом. Концентрация. Я почувствовала на лбу капельки пота и сделала глубокий вдох.
– Ладно, – сказал он. Его голос превратился в низкое рычание, которое сводило меня с ума. – Твоя очередь.
– Моя очередь для чего?
– Твоя игра.
Я закрыла глаза. Четыре года назад это была веселая игра. Теперь… была страшной. Время настроиться на что-то повеселее.
– Я не уверена, что хочу играть.
Он практически падает на свой стул, глядя в никуда. Закрывает глаза, делает глубокий вдох и говорит.
– Прости, Боже, прости, Алекс, у меня иногда… проблемы с гневом.
– Вижу, – говорю я, пытаясь вернуть нашей беседе непринужденный тон.
– Задай мне вопрос, – говорит он. – Но постарайся избегать напряженных моментов, и я буду их избегать.
Я качаю головой, затем говорю.
– Хорошо. Твое любимое воспоминание.
Он грустно улыбается.
– Я не могу ответить на этот вопрос. Это против правил.
– Ох, нарушь правила. Скажи мне.
Он глубоко и судорожно вздохнул.
– Мое любимое воспоминание, когда мы вместе спали, и я держал тебя в своих объятиях в общежитии в Тель-Авиве перед нашим отъездом. Это было грустно и замечательно. Я не спал той ночью. Просто смотрел на тебя. Всю ту ночь и весь полет на самолете. У нас было всего несколько часов перед расставанием, и я не хотел потратить последние секунды на сон. Я бодрствовал около сорока восьми часов, когда, наконец, вырубился по пути из Атланты в Нью-Йорк.
Я наградила его небольшой, неуверенной улыбкой.
– Моё – когда мы впервые поцеловались.
– Недалеко от Мертвого моря, – отвечает он.
– Было темно, дул ветер, – говорю я, – и это было здорово, мы были одни.
– Ты сказала: «это все усложнит».
Я громко смеюсь, в то же время пытаюсь сдержать слезы. Я помню, что сказала это. Никогда я не была так права.
– Это была правда.
– Да, – говорит он. – Была.
– Где мы ошиблись?
Он пожимает плечами.
– Мы слишком сильно пытались забыть, может быть? Я не знаю.
Я качаю головой.
– Как и я.
Он смотрит на стол и не отвечает.
Наконец, я почти шепотом говорю:
– Дилан, ты когда-нибудь думал... – я не могу закончить вопрос.
Он продолжает смотреть на стол, а потом отвечает, так тихо, что я едва ли могу услышать его.
– Всегда, – говорит он.
Я сглатываю.
– Мы должны идти.
– Да, – отвечает он.
Убегай быстрей
(Дилан)
Хорошо. Я первым признался, что мы пересекли границы, и не знал, как к ним вернуться. Мы оба более или менее признали, что по-прежнему любим друг друга. Мы оба так сильно облажались, что я не знаю, что думать или говорить.