Я киваю ему. Эти двое выбегают из пункта скорой помощи, взявшись за руки.
– Они забавные, – говорю я.
– Да. Но они любят друг друга.
Она наклоняется настолько близко, насколько может.
Я делаю глубокий вдох, стараясь игнорировать боль в руке, и задаю вопрос, волнующий меня больше всего:
– Что насчет нас? Кто мы теперь?
Она смотри на меня, из-за ее взгляда у меня прерывается на секунду дыхание, и говорит:
– Мы должны понять это прямо сейчас?
Я говорю:
– Не прямо сейчас. Но в ближайшее время. Прежде... прежде, чем мы снова разобьем наши сердца.
Она вздрагивает от такой перспективы.
– Хороший вопрос, полагаю, – Алекс отворачивается, и я вижу, как ее нижняя губа дрожит.
– Алекс, послушай меня.
Она поворачивается ко мне.
– Я хочу поговорить о том, что случилось. Между нами.
Она кивает, затем говорит:
– Зачем?
– Думаю, пора расставить все на свои места. Алекс... Мы и так ходим по острию уже несколько недель. Иногда флиртовали, иногда нет. Вспоминали, иногда нет. Играли по правилам, которые, вроде, и имели смысл, но, вообще-то, в них не было ни капли смысла. Думаю, пора быть честными.
Она моргает, и я делаю глубокий вдох. На ее лице написана тревога.
– Поговори со мной, Алекс. Почему ты боишься?
Уголки ее губ дергаются в улыбке. Она шепчет:
– Потому что сейчас я счастливее, чем была до этого. Я не хочу разрушить это неповторимое чувство.
Я делаю глубокий судорожный вдох. Было ясно, что она именно это имеет в виду. Она была сейчас счастливее, чем до этого, потому что была со мной.
Всё больше причин для честности.
– И я тоже. И боюсь, если мы не будем разговаривать, то у меня появятся подозрения или у тебя, что мы не делимся друг с другом. И мы снова все испортим. А это... я не думаю, что смогу пережить это.
– Просто ответь мне на один вопрос, – говорит она.
Я киваю.
– Ты все еще любишь меня? Правда?
Я притягиваю ее ближе и тихо говорю:
– Больше, чем саму жизнь.
Она обнимает меня и прислоняется к моей груди.
– Хорошо. Тогда я буду говорить обо всем, что ты хочешь.
Теперь, когда ты упомянул таблетки
(Алекс)
– Хорошо, – говорю я. – Тогда я буду говорить обо всем, что ты хочешь.
Я не могу прекратить обнимать Дилана. Моя рука обнимает его за талию, и я могу почувствовать твердые мышцы пресса. Бесспорно, Дилан уже не тот мальчик, в которого я влюбилась. Он вырос, созрев способами, которых я не могу представить, четыре года назад. Иногда я смотрю на него и вижу закаленного боем солдата, которым он стал: короткостриженые волосы и особенно глаза. Глаза, которые иногда смотрят куда-то вдаль, как будто он был в миллионе световых лет отсюда. Это Дилан, к которому трудно привыкнуть: тот, который может разозлиться и бить кулаком об стену снова и снова, пока не сломаются кости. Я понимаю, что произошло с человеком, но трудно связать его с тем мальчиком, которого я знала и в которого влюбилась.
Дилан, в которого я влюбилась, был нежным и добрым. Вдумчивым. Забавным. Он все еще был таким, но теперь в нем было что-то новое, и, если честно, это пугало. Это парень, который носил оружие на протяжении прошлого года. Это человек, который убивал, который видел, как его друзья погибли в бою. Глубоко внутри все было новым и чертовски устрашающим.
– Итак… – говорю я, мой голос похож на шепот. – С чего мы начнем?
Он ослепительно улыбается, но я могу сказать, что ему ужасно больно.
– Понятия не имею, – медленно произносит Дилан.
Я откидываю голову в сторону, издавая тихий смешок. Наконец, я говорю:
– Давай не будем торопиться. Я обещаю. Обещаю, что дам нам шанс.
Он кивает.
– Я тоже, – говорит он.
– В некотором смысле, знаешь, мы вряд ли знаем друг друга.
– Это правда. В смысле… нам было семнадцать, когда мы в последний раз были вместе.
– Мне было шестнадцать. И, да... прошло много времени.
– К тому же, – говорит он. – Там были не совсем наши нормальные условия. Несмотря на то, что в моих воспоминаниях Ближний Восток – отстой, нельзя отрицать всю ту романтику, связанную с ним.
Я смотрю на него, встречаясь взглядом с ним, и он говорит:
– Знаешь что?
– Что?
– Есть побочный эффект. Мы будем узнавать друг друга, изучать друг друга снова и снова, – его голос снижается до хриплого шепота, он наклоняется ближе и говорит рядом с моим ухом. – Мы будем влюбляться снова и снова во второй раз. Насколько это здорово?
Я улыбаюсь так широко, что больно щекам, и шепчу рядом с его ухом.
– Ты стоишь того, чтобы влюбиться в тебя дважды.
Пожилая дама, которая прогнала Келли и Джоэля, прочищает горло, затем начинает ворчать. Я закатываю глаза, но все равно отстраняюсь. Это даже хорошо, потому что через несколько секунд Дилана вызывают.
Я встаю и иду с ним, держа его за здоровую руку. В занавешенной комнате молодой доктор, вероятно, студент-медик, смотрит на руку Дилана и говорит:
– Матерь божья, что ты сделал?
Дилан морщится.
– Я избил стену. Довольно сильно.
Врач качает головой.
– Это чертовский удар. Мы сделаем рентген. Это будет чертовски больно. Я очищу рану, чтобы она не загнила. Пара вопросов… предыдущая госпитализация?
– Хм, да, – говорит Дилан. Я знала, он отвечал на это в бланке регистрации. – Придорожная бомба, в феврале. Довольно сильно повредило ногу. Черепно-мозговая травма.
– Как нога? – спрашивает доктор.
– Я сюда дошел. Другие парни из хаммера умерли. У меня все хорошо.
Я вздрогнула, когда он это сказал.
Доктор смотрит на Дилана поверх очков, затем говорит:
– Ты принимаешь какие-нибудь лекарства?
Дилан колеблется, смотрит на меня, словно соображая, а затем отвечает:
– Оксикодон 18. Мы снижали дозировку в течение нескольких месяцев. Паксил 19и трилептал 20.
Я сглатываю. Он принимает целую кучу наркотиков. Я понятия не имела.
– Трилептал? – говорит доктор. – От приступов?
– Да, они бывают у меня время от времени. Моя основная забота заключалась в том, чтобы заставить врача в Атланте уменьшить все дозы, но когда мы попытались прекратить употребление противосудорожных препаратов, ну... у меня были приступы. Это было не очень хорошо.
Реальность его военных травм сильно ранила меня. Дилан Пэриш, парень, которого я знала, когда мы были подростками… стал инвалидом войны с тяжелыми травмами.
– Хммм… думаю, продолжим прием оксикодона от боли. Мы получим рентген, затем решим, что делать с рукой. Это будет долгая ночь, мистер Пэриш. Ждите здесь, я к вам вернусь.
Дилан вздыхает и закрывает глаза. Я держу его левую руку, и он говорит:
– Ты не должна оставаться. Это займет всю ночь.
Я наклоняюсь и целую его в веко.
– Дилан, нигде мне не будет лучше, чем здесь с тобой.
– Ты сумасшедшая, – говорит он.
– Сумасшедшая для тебя.
Он лающе рассмеялся и поцеловал меня в лоб.
– Ты не знаешь, но я принимал все эти наркотики.
Я качаю головой.
– Оксикодон мы принимали маленькими дозами несколько месяцев. Это удивительный наркотик, когда в тебе есть зияющие раны. Веришь или нет, они давали мне морфин. Черт возьми, этот наркотик затуманивает. Я пытался уговорить их придерживаться минимальных доз. Немного боли не убьет меня, а наркомания – да.
Я киваю, просто слушая.
– Э-э... паксил… ну… знаешь. Я говорил тебе, что у меня некоторые проблемы с гневом. Посттравматический стресс. Депрессии. Все эти прикольные вещи.
В его голосе почти стыд за себя.
– Все в порядке, Дилан. Это нормально. Половина людей, которых я знаю, принимают паксил или что-то подобное.
Он качает головой. – Да, но я не большой фанат наркотиков такого типа.
– За исключением твоих сигарет.