Она подходит ко мне и касается моей руки, затем обнимает.
– Дилан, – шепчет она. – Ты пробуждал лучшее во мне. Всегда.
Я шепчу:
– Но я облажался, Алекс. Если бы я не поступил так, как поступил, как мой отец всегда поступал, мы бы никогда не пошли в тот патруль. И Робертс не умер бы.
– Черт, – говорит Шерман, падая на кровать. – Возможно, ты чертовски прав. Если бы нас не выслали в тот день, тогда это был бы другой патруль. И знаешь что? Тогда они бы попали во все это дерьмо. Если бы это был второй взвод, если бы они вышли в соответствии с графиком, и облажались как мы, ты бы чувствовал сейчас вину? Господи, Дилан. А как же после того, как ты уехал? Уэбер попался три недели спустя. Пытался пописать, и снайпер застал его. Он умер с висящим чертовым членом. Это тоже твоя гребаная вина? Вот что такое война.
Я смотрю на него, чувствуя себя более потерянным, чем когда-либо. Я не знал про Уэбера. Он умер, пытаясь пописать?
Я долго и внимательно смотрю на Алекс. В душе слезы и горе. Затем я думаю, насколько было бы хуже, если бы я впустил ее в свой мир. Мир, в котором человек погиб, пытаясь помочиться, в котором пьяные мужья избивают своих жен до полусмерти, в мир, где ее парень попадает под суд за нападение, или, возможно, покушение на убийство.
Я не могу сделать это для нее.
Я качаю головой во внезапном отрицании и говорю практически шепотом.
– Прости, Алекс. Я не могу сделать это с тобой. Слишком большой риск. Все кончено. Мне очень жаль.
Выражение ее лица не меняется, только слегка напрягается. И, возможно, она становится чуть прямее. Но я могу видеть боль в ее глазах, за которую она меня никогда не простит. Она смаргивает, очищаясь от этого, затем говорит:
– Мне тоже, Дилан. Ты понятия не имеешь насколько. Но позволь мне сказать тебе одну вещь.
Она подходит ближе, чем уже была, пока мы не оказываемся лицом к лицу, не более двух дюймов друг от друга.
Ясным, сильным голосом она говорит:
– Ты не можешь решать, что для меня риск. Ты не решаешь что хорошо для меня, а что – нет. Это мое решение, Дилан. И я выбираю не разрушать свое настоящее из-за риска в будущем, который произойдет или нет. Ты должен подумать об этом.
Затем она разворачивается и уходит.
Шерман стоит, смотрит на меня, затем выругивается. Он качает головой, затем говорит:
– Я никогда не думал, что скажу это тебе, Дилан. Но ты идиот. Я не останусь тут, чтобы наблюдать за крушением этого поезда.
Мои глаза перемещаются к нему, и я говорю, мой голос холоден.
– Я не спрашивал тебя.
Он вздыхает, его плечи опускаются. Он выглядит расстроенным, его лицо и глаза обращены к полу. Мгновение он выглядит так, словно собирается сказать что-то еще, но останавливается. Затем он поворачивается и уходит.
И вот так просто я снова один.
Глава 12
Простите, что дал вашему ребенку умереть
(Алекс)
Шерман догнал меня в двух кварталах от квартиры Дилана. Я слышала, как он звал меня, но продолжала идти. Я была слишком занята, слишком зла, чтобы остановиться.
Он, наконец, догоняет меня и пристраивается к моему шагу. Сначала он ничего не говорит.
День был довольно теплым, немного темным, несколько листьев было разбросано тут и там. Вполне соответствовало моему мрачному настроению.
Наконец, я полностью останавливаюсь. Шерман делает еще два шага, чтобы сбавить темп, затем разворачивается и говорит:
– Ты хорошо это восприняла.
– Я могу убить его, – говорю я.
– Злость это хорошо, – отвечает он.
– Я не могу больше плакать, ясно? Он принял свое глупое решение.
– Хочешь поговорить?
– Не особо.
– Просвети меня.
Я делаю глубокий вдох. Я не могу сосредоточиться на своих эмоциях. Внутри пустая дыра. Это пугает меня больше, чем что-либо другое.
Как Дилан смеет просто... отнять часть меня таким образом? Я знаю, что это вопрос времени, когда придет боль. И когда это произойдет, я не знаю, что буду делать. Возможно, просто полностью развалюсь на части.
Я киваю. – Хорошо.
Таким образом, мы разворачиваемся и идем в кафешку.
– Давай, сядем снаружи, – говорю я.
Он кивает, и мы идем за кофе, затем садимся на ближайшие сидения на улице. Он демонстративно стучит по руке пачкой сигарет несколько раз, затем срывает целлофан и закуривает.
Я говорю:
– Можно мне одну?
Он моргает, затем передает сигарету.
– Я не думал, что ты куришь.
– Я не курю. Дай огоньку.
Он качает головой.
– Выглядит так, словно все, кого я знаю, совершают сегодня глупые решения.
– Отвали,– отвечаю я, затем беру его зажигалку и поджигаю сигарету. Я делаю сильную затяжку, чувствуя, как горит горло, затем кашляю.
– Господи, это отвратительно, – говорю я.
– Да уж...
Я делаю еще одну затяжку. У меня появляется легкое головокружение.
– Слушай, Алекс... поможет, если я скажу, что это, возможно, временно?
Я смотрю на него и говорю:
– Нет, не совсем.
Он хмурится, затем опускается на свое место.
– Это не поможет, потому что не временно. Он может изменить свое мнение завтра или через день или на следующей неделе, но у него будет та же проблема. Он будет думать, что недостаточно хорош. Ненавидеть себя.
Он вздыхает, и я делаю еще одну затяжку. Теперь я действительно получаю кайф.
– Ты всегда кайфуешь, когда куришь?
Он качает головой.
– Нет... так бывает у людей, которые курят в первый раз или не часто это делают.
Думаю, я хмыкнула. Было огорчением услышать это. Какой тогда был смысл в курении?
– Что ты собираешься делать? – спрашивает он.
Я качал головой.
– Я не знаю.
Он кивает и делает глоток кофе. Он откидывается на своем кресле, глядя на транспорт, затем говорит:
– Надеюсь, это прозвучит не эгоистично, но все же, я надеюсь, ты не откажешься от него. Дилан хороший парень. Он просто... облажался.
Я киваю, затем тушу сигарету.
– Не знаю, почему ты куришь, – говорю я, кладя голову на руки. – Я ощущаю головокружение.
Мы некоторое время молчим, мимо проносятся автомобили. Я спокойна. Устойчива. Неестественна. Я была относительно уверена, что как только я сяду и позволю на самом деле что-то почувствовать, это будет конец. Я была не готова распасться. Пока нет.
Я смотрю на него, затем говорю:
– Нет. Я не откажусь от него. Но я не буду... себя обманывать. Я люблю его. Я очень сильно люблю его, Шерман. Я даже не знаю, что думать. Как он может быть таким чертовски упрямым? Что, если он вернется завтра? Должна ли я буду принять его и просто страдать в следующий раз, когда он будет злиться на себя?
– Боже, мне нужно выпить, – говорит Шерман.
Я киваю. Мне тоже. Но я пропустила сегодня все занятия, и мне нужна завтра трезвая голова.
Он кивает, затем говорит:
– Если это как-то поможет… дерьмо. Дилан не оценит это. Но черт с ним. Я перешлю тебе несколько писем. С марта прошлого года, когда он впервые попал в Уолтер Рид. Думаю, тебе необходимо прочесть их. По крайней мере, это даст тебе представление о безумном дерьме в его голове.
Он достает телефон, и я могу видеть, как он листает в нем что-то.
– Хорошо, – говорит он, – какая у тебя почта?
– Эм... «AlexLovesStrawberries» в одно слово, «yahoo.com».
Он усмехается.
– Весело. Ладно. Просто... удали их или еще что-нибудь, ладно? Я не должен посылать их тебе. Но... в общем. Он мой друг. И меня убивает то, что он делает с собой.
Через секунду мой телефон вибрирует. Я проверяю... это письма от Шермана.
– Спасибо, – говорю я.
– Ты будешь в порядке?
Я пожимаю плечами.
– Что значит в порядке, когда твое сердце разрывается на части? Я не собираюсь умирать, если это то, о чем ты спрашиваешь. Но нет. Я не в порядке, – впервые после разговора с Диланом мой голос срывается. – Я вовсе не в порядке.