– Нет. Это абсолютно невозможно. Я и Дилан? Ни за что.
Она вздыхает и откидывается на спинку кровати.
– В любом случае, что с Джошем? – спрашиваю я, пытаясь сменить тему.
Она пожала плечами.
– Он до сих пор такой козел.
– Шокирующе, – отвечаю я.
– Я была слишком прилипчивой? Я не понимаю этого.
– Нет, – говорю я. – Было время в прошлом году, когда вас двоих нельзя было разлучить даже при помощи «Челюстей жизни» 11. Должно быть другое объяснение.
– О, Боже. Ты же не думаешь, что он обманывал меня, пока мы встречались?
Я качаю головой.
– Я уверена, что это не так. Может, ему просто… Я не знаю. Страшно?
Келли хмурится.
– Чего ему бояться?
Я засмеялась грустным смехом.
– Может, он боится, что его сердце разобьют? Такое случается.
Она смотрит мне в глаза.
– Возможно.
Наша задача – вызвать огонь на себя.
(Дилан)
Хорошо, я не должен был говорить то, что сказал о клубничном запахе.
Два дня спустя она явилась в офис Форрестера, пропахшая клубникой. Она наградила меня дерзким взглядом, села и начала работать.
Я не знаю, что должен был делать, быть в ярости или биться в истерике, но я сделал нечто лучшее. Я смеялся. Долго и упорно, пока слезы не потекли по моему лицу.
– С тобой все в порядке? – спрашивает она.
Я снова засмеялся, и она наградила меня косым взглядом. В конце концов, я успокоился и чувствовал себя более оптимистично. Может быть, это сработает.
Иногда мы останавливались на конкретных пунктах: журнальные статьи, лицевые счета, статьи в газетах – что угодно, и обсуждали, как именно классифицировать источники. Время от времени, когда она была занята, углубившись в какие-то непонятные документы, я небрежно пролистывал бумаги и позволял себе взглянуть на нее.
Знаю, что глупо делать это. Я знаю. Но не могу остановиться. Потому что она невероятно прекрасна. Она одета в поношенные голубые джинсы, высокие бежевые сапоги, подчеркивающие стройность ее ног, серую футболку с прототипом группы (не знаю, что это за группа, но Google позже поможет это выяснить), и тонкий белый свитер. Футболка сидит таким образом, что подчеркивает ее грудь и талию, приковывает и удерживает мое внимание. Ее волосы распущены, мягко падают на плечи и спину. Я хотел бы пропустить ее волосы через пальцы. Я помню, как когда-то целовал ее в шею, ее волосы щекотали мое лицо, и я вдыхал запах ее кожи.
– Что ты делаешь?
Смущенный, я качаю головой. – Прости, – говорю я.
– Ты смотришь на меня.
Теперь я смотрю в ее глаза, а затем отвожу взгляд.
– Тогда расстреляй меня.
Я поворачиваюсь обратно к компьютеру, вводя последнюю часть информации, бесценный дневник банкира, который был свидетелем начала беспорядков.
Я слышал ее дыхание, пока вводил информацию. Экран монитора отражал ее образ. Она смотрела на меня. Черт возьми.
Возвращайся к делам.
– Ты знаешь, чего я не слышу? – спрашивает она.
– Чего?
– Я не слышу, чтобы он работал на машинке в своем офисе.
Я смеюсь. – Может он пишет только по ночам.
– Или в другом измерении?
– Всезнайка.
Она хихикает.
– Он может удивить нас обоих, – говорю я.
– Все возможно, – говорит она. – Но я думаю, он мошенник.
Я вздыхаю, затем говорю:
– Возможно. Но я думал об этом прошлой ночью. Представь, что ты взобралась на вершину карьерной лестницы в двадцать два года. Он был еще студентом колледжа, когда получил Национальную Книжную Премию. Двадцать два года и у тебя уже главный бестселлер и высшая награда в твоей области. И кто после этого не испугается? Как добиться чего-то похожего?
– Ха. Ты прав. Я не думала об этом в таком плане.
Я улыбаюсь.
– Я люблю слышать от тебя эти слова.
– Какие слова?
– «Ты прав».
Она усмехается, затем кидает в меня карандаш.
– Некоторые вещи никогда не меняются, – говорит она.
– Ну, трудно усовершенствовать совершенство.
Она качает головой.
– Пять часов. Давай возвращаться к делу.
– Хорошо, – говорю я. Затем мой глупый, глупый, глупый рот опередил мой мозг. – Хочешь выпить чашечку кофе?
Она странно смотрит на меня, глаза прищуренные, голова наклонена набок, и говорит: – Хорошо.
Я осторожно встаю, опираясь на стол, и хватаю свою трость. Делаю несколько шагов в сторону кабинета Форрестера. Я ничего не слышу. Господи, надеюсь, он жив. Тихо приоткрываю дверь и заглядываю внутрь.
Форрестер распластался на столе, пуская слюни на свои документы.
Полагаю нам не надо отпрашиваться. Я закрываю дверь и поворачиваюсь к ней спиной.
– Он пишет? – спрашивает она.
– Да, – говорю я.
Она выглядит удивленной. – Правда?
– Нет. Он в отключке.
– О. Мой. Бог.
Я пожимаю плечами.
Мы направились к кофейне или в товарищеской тишине, или, наоборот, в гнетущей и неудобной. Я бы предпочел думать, что первый вариант более правильный, но пессимист во мне говорит, что второй вариант определенно вернее. Через две трети пути она говорит: – Тебе, похоже, лучше, – она кивает на мою трость.
– Да, – говорю я. – Новый физиотерапевт.
– Да?
– Думаю, он доминирует. Дает объявления на последних страницах «Village Voice».
Она откидывает голову назад и громко смеется.
– Ты сумасшедший, – говорит она.
– Нет, – говорю я, качая головой. – Я серьезно. Думаю, видел кожаные ремешки, торчащие из его стола. Я дам тебе свой номер на случай, если пропаду после очередного визита к нему.
– Как часто ты ходишь к нему?
– Дважды в неделю. И я должен ходить как минимум милю каждое утро. Думаю, скоро он заставит меня начать бегать.
– Что на самом деле случилось? – спрашивает она.
К тому времени как мы добираемся до кафе, я говорю:
– Позволь мне взять напитки, и тогда я тебе все расскажу.
Через пять минут мы сидим за столиком, держим кофе, и я говорю:
– Это произошло еще в конце февраля. Мы были в патруле. В принципе, нам нужно было просто выйти и принять на себя огонь. Ездить мимо, пока кто-то в нас стреляет, быстро реагировать и отстреливать плохих парней. По крайней мере, в теории.
Она кивает, поощряя меня продолжать.
– В любом случае, мы были в небольшой деревне, в трех милях от порта отгрузки.
– Порта отгрузки? – спрашивает она.
– Извини. Передовой операционной базы. Помнишь Порт Апачи? Это где ты берешь небольшую часть армии, высаживаешь ее на вражеской территории и даешь им вычистить все вокруг.
Она откидывается назад, шокированная скорее моим тоном, чем моими словами.
– В любом случае, деревня была в трех милях от него, и все это время мы шли. Это должна была быть наша территория, но, как и все, это было относительно. Атака означала, что на нас не нападали каждый день, а может только раз в неделю. Мы давали детям конфеты и были уверены, что они не убьют за это и не будут тайно подкладывать гранаты.
На ее лице появилось печальное выражение. Почти жалость.
Я не нуждаюсь в ее чертовой жалости. Я наклоняюсь вперед и говорю: – Послушай, чтобы ты не делала, никогда меня не жалей. Я не хочу видеть это выражение на твоем лице, понятно? Это делает меня чертовым победителем лотереи, понятно?
Ее глаза расширяются, и она кивает.
– Тем не менее... на нас совершили налет в тот день. Один из продавцов... ну, это не важно. Этот парень, по сути, бегал со своей тележкой по дороге, продавая нам разные вещи или водителям, проезжавшим мимо. Возможно, зарабатывал пятьдесят центов в день. Думаю, он понял, что мог бы зарабатывать больше, работая на талибов, потому что он задержал нас в тот день, рассказывая нам какую-то ерунду про повстанцев, покидающих местность. А он знал, куда они собирались передвигаться и тому подобное. В конце концов, мы прикончили его, но это дало плохим парням достаточно времени, чтобы устроить засаду на пути к порту.