Вот дерьмо. Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Она не должна говорить это так, словно и вправду обращается к тебе – словно ты и есть этот самый жеребец, и она действительно ждет тебя, томясь от одиночества на своей стороне кровати.
– О даааа, – протягивает она, и если до этого у тебя еще не было крупных неприятностей, то теперь они определенно появились – ужасные неприятности, чертовски ужасные гребаные неприятности.
– М-м, – мычишь ты, начиная потеть, тогда как твой член счастливо подпрыгивает у тебя в штанах. – Может, пока достаточно.
Нет, разумеется, этого недостаточно, о чем тебя незамедлительно оповещает крикун из наушника:
– Продолжайте! Что бы вы там ни делали, ребята, похоже, они на это купились!
Еще бы они не купились. Разумеется, они купились, тогда как ты всерьез обеспокоен тем, что можешь грохнуться в обморок.
– Да, – стонешь ты, – да, так горячо. М-м… – Ты пытаешься не смотреть на нее, говоря это, – на ее сексуальное горячее тело – но ее глаза словно бы занимают весь гребаный номер. Ты не можешь избежать их. Они будто чертовы голубые воронки, затягивающие тебя внутрь. Она встает на колени лицом к тебе, и у тебя кружится голова.
– Сними одежду, чтобы я могла на тебя полюбоваться, малыш, – говорит она, и черт тебя побери, если твой член не становится тверже. Как она это делает? Какого черта ее голос звучит так, когда все это даже не взаправду?
– М-м, дааа, – стонет она. Ты закусываешь губу, пытаясь удержаться от того, чтобы преодолеть разделяющее вас расстояние, запрыгнуть на кровать и навалиться на нее всем телом. Ее губы, ее груди или перейти сразу к главному блюду и нацелиться на ее киску?
– Ты первая, – в отчаянии говоришь ты. – Я тоже хочу полюбоваться на тебя. Хочу увидеть, какая ты красивая. – Ты издаешь еще пару стонов для большей убедительности, и она облизывает губы; эта гвоздика румянца теперь окончательно расцветает на ее груди и поднимается к шее.
– Да, вот так? Вот так, малыш? – Твою мать, ее голос. Тебе не выпутаться из этого живым. Слово «малыш», произнесенное Скалли подобным голосом, станет тому порукой.
– Такая горячая, ты такая горячая, – рычишь ты и даже не притворяешься, что это понарошку, потому что она и вправду чертовски горяча. Она судорожно втягивает воздух, когда понимает, что ты говоришь всерьез.
– Да? – спрашивает она, слегка выгибая спину, и ее симпатичные груди приветственно выпирают из V-образного выреза.
– Да, Скалли, – тихо подтверждаешь ты – не для тех, кто может услышать, а для нее.
– Может, тебе стоит притвориться, что я целую тебя, ну, знаешь, для них… – шепчет она, указывая на стену.
Ты стонешь, потому что именно это ты бы и сделал, поцелуй она тебя, но еще и потому, что она такая чертовски милая, когда смотрит на тебя вот так, со слегка раздвинутыми губами, словно надеется сомкнуть их вокруг твоего члена.
– И затем… затем притворись, что я снимаю с тебя рубашку, провожу пальцами по груди, царапая ногтями волоски на ней… – выдыхает она, и ее пальцы подрагивают на весу, прежде чем она вновь опускает руки на кровать.
– Гоооосподи, – стонешь ты, запрокидывая голову. Боже, что она пытается с тобой сделать?
Нужно поменяться ролями, чтобы довести ее до такого же отчаяния, какое ощущаешь сейчас ты сам. А ты преисполнен гребаного отчаяния.
– А теперь ты, – бормочешь ты, – притворись, что я посасываю то место на твоей шее, прямо там… – Ты протягиваешь руку и проводишь большим пальцем по ее коже под ухом. Ты каким-то образом знаешь, что прикосновение к этому месту сводит ее с ума – ты и сам толком не понимаешь, откуда тебе это известно, но она дрожит, подтверждая твои подозрения.
– О-о, – стонет она и закрывает глаза, так что ты снова проводишь по нему пальцем, пока она не издает судорожный вдох.
– А теперь, – шепчешь ты, – теперь притворись, что я снимаю с тебя блузку, беру твои груди в ладони… – Ты не перегибаешь? Но ее груди – они так близко, так маняще приподняты, практически умоляя тебя… – дразню твои соски сквозь ткань бюстгальтера, пока они не затвердеют. – Твой член больше вообще не пытается, гордо выпирая из штанов.
– О боже, – стонет она, бессознательно скользя ладонями вверх по блузке и поигрывая с грудями, пока не осознает, что делает, однако ее соски твердеют прямо у тебя на глазах, проступая через эту фиолетовую блузку, словно два камешка. Ты стонешь. Ты еще не слишком далеко зашел, иначе она бы не сделала того, что сделала.
Ты испытываешь сильнейший соблазн, но твой мозг сражается с пальцами, не позволяя прикоснуться к ней. НЕ испорти все. Это не по-настоящему, не по-настоящему. Она тяжело дышит, ее грудь поднимается и опадает, а соски взывают к тебе, словно маяки. Ты чертовски потеешь.
– Я хочу прикоснуться к тебе… – стонешь ты, не зная, говоришь ли это настоящей Скалли или притворной, но потребность одна и та же. – Пожалуйста, позволь мне прикоснуться к тебе, Ск… детка. – Так трудно не произнести «Скалли», но ты не можешь использовать ее имя, не можешь. Во-первых, так ты разрушишь свое прикрытие, но в основном по второй причине, ведь если ты произнесешь ее имя, если ощутишь эти сладкие шесть букв на языке, то сорвешься и будешь трахать ее так яростно, что ее глаза закатятся в череп. М-м, за такое закатывание глаз ты бы дал ей с дюжину медалей. Две дюжины.
– Боже, да, дотронься до меня, пожалуйста, дотронься до меня, – хнычет она. – Пожалуйста, малыш. – И после этого ты уже ни за что не можешь остановиться – ты трешь внутренней стороной ладони о свой пульсирующий член прямо у нее на глазах.
Она втягивает воздух и стонет, ее веки трепещут и опускаются.
– Боже, Малдер, – выдыхает она.
– Продолжайте! – вопит мистер Большая Шишка тебе в ухо. – Кто-то из них слушает у стены, так что продолжайте то, что вы там делаете!
Ты трясешь головой в попытке прочистить ее. Все это НЕ по-настоящему.
Ты гладишь ее по щеке: она горячая и гладкая на ощупь, как те камни, что вы с Самантой нагревали в огне. Ее глаза медленно открываются, и вы смотрите друг на друга. Ее кожа вспыхнула румянцем, лоб покрыт испариной, а с губ срываются отрывистые судорожные вздохи. Она умопомрачительна – просто охренительно умопомрачительна.
– Настало время для главного шоу, – шепчешь ты, а потом медлишь. – Ты в порядке? – Ты готов покончить со всей этой шарадой, лопнуть этот мыльный пузырь, и плевать на Скиннера, если она не в порядке. Пожалуйста, будь в порядке, Скалли.
Она облизывает губы, «о, добрый боженька, пожааалуйста, пусть она будет в порядке», и кивает.
– Да… да, в порядке.
Она наклоняет голову, скрывая от твоего взора чуть заметную застенчивую улыбку, и твое сердце едва не тает от переполняющих тебя эмоций (по правде сказать, твой член тоже готов растаять).
Хотя то, что она делает дальше, убивает тебя, просто нахрен убивает тебя. Она медленно выпрямляется на коленях, пока эти затянутые в ткань цвета винограда груди не оказываются на одном уровне с твоими глазами, и затем заползает дальше на кровать – при этом ее сочная маленькая попка раскачивается, словно маятник. Она как будто нарочно это вытворяет. Она как будто знает, что делает с тобой, и ей это нравится. Она встает на колени на подушках, а потом, черт побери, обхватывает переднюю спинку и оборачивается к тебе.
– Давай уже приступим… – шепчет она, – … малыш.
Из твоего горла вырывается смущающее хрюканье – ты не в силах сейчас даже притворяться джентльменом.
– Ну же, Малдер, – призывным низким голосом подначивает она, – не могу же я одна получать удовольствие.
Она повторяет произнесенные тобой ранее слова и начинает подпрыгивать. Она, мать ее, начинает ПОДПРЫГИВАТЬ – медленно и несильно, так что кровать едва раскачивается, но, хм, да. Раскачивается при этом отнюдь не одна только кровать.
Ты стонешь. Громко. Одного лишь вида ее, подпрыгивающей подобным образом, и различных частей ее тела, тоже подпрыгивающих, и того, как она смотрит на тебя, закусив губу и подпрыгивая подобным образом…
Скажем так: подозреваемых ожидает тот еще сюрприз, если тебе и вправду придется производить сегодня арест.