Джей стал бомбардиром и обучал курсантов получать и подвешивать бомбы, а также работе с прицелом и практическому бомбометанию. (Во время захода на цель командование самолетом практически переходит к бомбардиру. Пилот ведет машину по курсу, но, когда она оказывается над целью, полетом начинает руководить бомбардир.) Вскоре после этого его послали в Йель учиться на офицера. Парень он был толковый и офицером стал очень быстро. В одном из своих писем ко мне (а в то время я тоже служил в армии) Джей упоминал, что у него день рождения, но он пришелся на воскресенье, и его оставили дежурным по части – это был авиационный полк, расквартированный в Южной Дакоте. Джею исполнился двадцать один год, а его оставили командовать всеми бомбардировщиками, солдатами и обслуживающим персоналом. Только во время войны могли доверить таким молодым людям столь высокую ответственность.
Когда я шел в армию, то надеялся тоже попасть в авиацию. Однако к лету 1944 года стало ясно, что война приближается к концу, и командование ВВС решило, что нет нужды готовить новых пилотов. Вместо этого меня определили в команду механиков, обслуживавших десантные планеры. Моя служба началась на вокзале Гранд-Рапидса. Я ожидал поезда в гражданской одежде, которую мне предстояло вскоре сменить на «х/б б/у», с бесплатными проездными документами до Чикаго. Меня провожали родители, пытавшиеся не слишком сильно выказывать свои эмоции. Было, однако, видно, что они очень переживали за единственного сына, отправлявшегося навстречу неизвестности.
Позже, во время службы, я часто вспоминал поездку через всю страну в поезде, набитом новобранцами, наше братание и бесшабашное поведение. Я бродяга по натуре, и поэтому путешествие в переполненном вагоне, плечом к плечу с другими новоиспеченными солдатами, поначалу представлялось мне веселым приключением. Но во время поездки – это была моя первая поездка на такое дальнее расстояние, тем более, я ехал в по-настоящему большой город – я остался наедине со своими мыслями. Я слушал, как гремел на стыках поезд, смотрел, как в окнах проносились мимо фермы, городки и заводы Среднего Запада, области, лежавшей между моим родным городком и вторым по величине городом Америки. Мне было о чем подумать.
Как и все люди в такой ситуации, я размышлял об опасностях войны и о том, что, может быть, меня убьют. Каждый день в газетах печатали имена солдат, раненных и убитых в боях. Я понимал, что, возможно, я попаду на какой-нибудь опасный участок фронта и что могу не вернуться домой. Мои мысли тогда – и позже, уже во время участия в войне – стали серьезным испытанием для моей веры. На военной службе вера приобретает очень большое значение, так как человек начинает понимать цену жизни, видя, как умирают люди. Вчера твой товарищ был жив, а сегодня его нет. Жизнь и смерть ходят на войне рука об руку, а вера становится более глубокой, более серьезной; ты сам решаешь, во что тебе верить, а во что нет. Война укрепила меня в вере, и мне было радостно думать, что меня хранят высшие силы.
Тем не менее я был горд тем, что пошел в армию добровольцем, чтобы разделить судьбу моей страны и победить вместе с ней. Мы не могли представить себе альтернативу – делать то, что велел бы нам господин Гитлер. Сама эта мысль пугала американцев, и я был преисполнен решимости спасти Америку от такой участи. Так я превозмог страх смерти. Ее угроза перестала висеть надо мной как дамоклов меч. Возможность смерти – это часть войны, но тот, кто молод, часто думает, что эта участь постигнет кого угодно, но только не его. Время было напряженное, и, вместо того чтобы бояться опасностей или даже говорить о них, мы просто делали то, что предписывал нам воинский долг. Однако, садясь в поезд, идущий в Чикаго, я понимал, что вернусь домой нескоро. Позже я узнал и прочувствовал, что для солдат, проходящих службу за океаном, нет слова, которое трогало бы за душу сильнее, чем слово дом. Дом приобретает новое, неведомое доселе значение, становится главной ценностью. Многие из тех, кто служил во время войны, были рады уехать из дома, чтобы повидать мир, но потом всей душой хотели вернуться на родину, домой.
Ниточкой, которая связывала меня с домом, были письма, которые я получал от родителей, сестер и друзей. Они рассказывали мне о том, что происходило дома. С родителями мы обменивались письмами не реже раза в неделю. Солдаты с нетерпением ждали приезда почтальона. Даже если нам писали регулярно, это не значило, что мы с такой же регулярностью получали письма. Часто весточки с родины шли к нам извилистыми путями, потому что порой домочадцы не знали, где мы находимся. Они писали по адресу полевой почты – в войска, находившиеся либо на островах Тихого океана, либо в Европе. С Джеем мы тоже регулярно переписывались. Его письма были мне дороги, в особенности потому, что я находился в тысячах километров от дома, на крошечном островке в Тихом океане. Я писал в основном о происшествиях на службе, а его письма были скорее философскими.
Так же как и я, Джей сильно скучал по дому. Однажды он написал: «Сегодня я чувствовал себя очень одиноко, Рич. Думаю, это из-за погоды. Лето в том году выдалось на редкость холодным. Мне так хочется осенью вернуться домой. Как будет здорово, если ты, я и все наши друзья вернемся домой уже этой осенью». В другом письме он писал: «Наши жизни неразрывно связаны. Мы с тобой – два товарища, наша дружба настолько сильна, что война ее не разрушит, она не разлучит нас. Мы продолжим с того места, с которого ушли на войну, все наши мечты исполнятся, и мы достигнем даже большего, ибо нас двое. Твой верный друг и товарищ Джей». Я до сих пор храню эти письма, как бесценные свидетельства нашей дружбы. Сейчас мы склонны слишком легкомысленно относиться к слову «друг». Любого знакомого мы именуем другом, а при более близких отношениях говорим о «близком личном друге» или о «лучшем друге навсегда». У людей в Facebook тысячи «друзей», но в наши дни друг – это был друг. Дружба считается редким и особым родом отношений.
Итак, я сел в поезд до Чикаго, имея в кармане билет и предписание, куда явиться по прибытии. Привокзальная площадь в Чикаго была забита солдатами. Гремел военный оркестр. Из Чикаго я поехал в Шеппард-Филд, в большой тренировочный лагерь на границе Техаса и Оклахомы, где стал одним из 7700 курсантов, обучавшихся по специальности «авиационный механик». Я был приписан к команде механиков десантных планеров, на которых в тыл противника будут доставлять десантные войска, оружие и боеприпасы. После полутора лет обучения в Штатах я весной сорок пятого получил назначение на базу, расположенную на каком-то крошечном островке в Тихом океане. Островок назывался Тиньян и находился к юго-востоку от Японии. К тому времени, когда я получил назначение, Германия уже капитулировала, да и война с Японией близилась к победоносному завершению. 15 августа 1945 года я ехал на машине в Солт-Лейк-Сити. Там, в авто, я и услышал новость о том, что война на Тихом океане закончилась. Мы поднялись на автомобиле в горы, и сигнал заглох, но потом, когда мы снова оказались в долине, сигнал восстановился, и мы убедились, что не ослышались – война действительно кончилась. Японцы сдались. Вместе со всей страной мы в Солт-Лейк-Сити праздновали победу, надеясь, что теперь нам не придется ехать за океан.
Но, несмотря на окончание войны, нас все-таки туда послали. Я провел на Тиньяне полгода. Это тот самый островок, на котором снаряжали к полету «Энолу Гэй», бомбардировщик, сбросивший атомную бомбу на Хиросиму. Я участвовал в демонтаже аэродрома, который наши построили на острове, отобрав его у японцев. На Тиньяне я был водителем грузовика. Обязанности мои сложными не назовешь, но я знал, что мы выполняем важную миссию, и гордился своим участием в ней. Джей был страшно разочарован тем, что так и не попал за океан. Как он потом мне рассказывал, их часть начали грузить на транспортное судно, уходившее в Европу. Внезапно погрузка закончилась. Офицер, руководивший ею, закричал: «Мы не можем больше никого взять, судно переполнено. Всем остальным приказываю вернуться в казармы». Джей еще сказал: «Когда они по алфавиту дошли до буквы V, корабль был уже полон. Я не смог погрузиться, потому что я Ван Андел, а не ДеВос[6]».