Я - в рать, вот тут как раз промашка и вышла. Как наступил на нити эти золотые... свет во всех шести глазах померк, уж и не ведаю, что далее-то было. А только когда в себя пришел, гляжу, мост-то мой едва ли не в саженях десяти, коломенских. Вот как отбросило!.. Заплакал тут я слезищами пудовыми от обиды, а иноземец и говорит: в следующий раз полезешь биться - в зоопарк тебя сдам. Или в парк национальный, юрского периода. Пока же зачисляю тебя на службу царскую. Будете на пару с вороном мост держать. Он - за денежками приглядывать, ты - на тот случай, коли грозы долго не будет. А чтобы не проворовались оба, надзор за вами поставлен будет, много вас тут, хищников, охотных до добра чужого, развелось. Вот братья мои доглядать и посланы, - закончил рассказ Змея Иван. - Ну, и я иногда при них... Правду сказать, Горыныч чаще народ за полцены на горбу перевозит, на харчах-то царских не особо разжиреешь.
Повезло тебе, Горыныч, что не изжарился совсем, с банкой этой лейденской. Вот что пишет профессор Мушенбрек (ему чаще приписывают открытие первого электрического конденсатора) о своих опытах: "Хочу сообщить вам новый и страшный опыт, который никак не советую повторять. Я делал некоторые исследования над электрической силой и для этой цели повесил на двух шнурах из голубого шелка железный ствол, получавший через сообщение электричество от стеклянного шара, который приводился в быстрое вращение и натирался прикосновениями рук. На другом конце свободно висела медная проволока, конец которой был погружен в круглый стеклянный сосуд, отчасти наполненный водой, который я держал в правой руке, другой же рукой я пробовал извлечь искры из наэлектризованного ствола. Вдруг моя правая рука была поражена с такой силой, что все тело содрогнулось, как от удара молнии. Сосуд, хотя и из тонкого стекла, обыкновенно сотрясением этим не разбивается, но рука и все тело поражаются столь страшным образом, что и сказать не могу, одним словом, я думал, что пришел конец... " (Владимир Карцев, "Приключения великих уравнений").
Видимо, услышав что-то о полцены, ожил ворон, до того черной статуей возвышавшейся на столбе.
- Иван-царевич, та-ак... ну что ж, имя распространенное, куда ни каркни, в Ивана попадешь. Вот ежели б Аполлинарий, али там Хорлампий какой... А так... Резану давай. Впрочем, раз царевич - так и от гривны не обеднеешь. Человек, да конь, да всадник, ишшо три гривны. - Ворон склонил голову, раскрывши клюв. - Так нет же, добавим, для порядку, еще три. И с этого, длинноухого, гривна, вот же ведь дальнобойщик выискался. А ты, молодец, какого роду-племени будешь? - каркнул он на Владимира.
- Так я того... - растерялся Владимир и ляпнул, неожиданно для самого себя: - Инженер я...
- Иноземец, значица, - раздумчиво почесал клюв ворон. - Тогда валютой клади. По курсу. Что там у вас за деньги ходят?.. А, не важно, тоже гривну клади. Вон оно, дупло-то, туда и ложь.
- Да не иноземец он, - встрял Конек. - Наш он, русич. Слов вот только заморских где-то поднабрался и сорит ими, что из дырявого мешка.
- Наш, говоришь, русич... - Ворон почистил клюв и наклонил голову, подумал. - Все одно гривна, - решительно каркнул он. - Вконец распустились, скоро и мову родную не услышишь. Это, как его, волюнтаризм какой-то получается.
- Выручай, Ваня, - шепнул Горбунок царевичу. - Не при деньгах мы сегодня. Вернем опосля. С процентами. А не то - листочков с деревьев нарвем, в царстве-то Серебряном.
- Ну истинно ребенок, - хрипло рассмеялся Ворон. - Уши до неба отрастил, а ума не нажил. Вот ведь простота. Один, что ли, такой сообразительный? Какое там тебе серебро? Окстись. Порастащили все уже. Без тебя. Мельхиор единственно остался, да олово, да люминий.
- Да на, мздоимец! Вот и куна тебе сверху, мироеду, на мыло. Лишний раз в баню сходишь, - протянул деньги Иван.
- А ты не лайся, не лайся, - деловито заметил ворон, ловко ухватив когтями куну и пряча ее под крыло. - Остатнее туды ложь, - кивнул он на дырку в скворечнике. - Много вас тут ходют, чисто как демонстрация какая. Того пусти, этот задарма норовит - мол, от боярина такого-то, да подмигивает: ты мне услужишь, так и я тебе услужу, вот и квиты, а не то - так шиш; другой вином угощает... Предшественник-то мой и спился, насовал цветов разных в хвост, распушил - павлин, да и только, - сидит на дубу, да в дуду играет... Сослали сердешного, куда Макар телят не гонял. Сам-то рассуди, коли умом не обносился: убыток у государства - и народишку лишенько, а государство богатое - так и у людишек кажный день щи скоромные... А что не у всех, так то не наша забота. Сверху виднее, кому да что. Говорят ведь: кто смел - тот два съел, а иной Фомка и на долото рыбу удит.
- Учит-учит, а сам куну содрал, - шепнул Владимир Ивану, но ворон услышал.
- Ты б, милай, помолчал, коли государственных дел не разумеешь! Вот глянем сейчас, что ты за птица! - Ворон достал из-под крыла очки и водрузил на нос, затем извлек оттуда же блестящий камешек и вперился в него, слегка наклонив голову. Некоторое время он молчал, оцепенел, а затем вдруг клюв его начал краснеть. Глазки его разгорелись, перья начали топорщиться, а Владимиру вдруг показалось, что он слышит едва различимые звуки канкана. Прошло еще время, ворон очнулся, скинул с себя оцепенение, щелкнул клювом, что-то невнятно пробормотал, спрятал камень, а взамен уставился в другой. - Русалки, понимаешь, что с них взять? Нечисть, одно слово, - обращаясь скорее в никуда, чем к кому-либо, произнес он. - Так, инженер, говоришь... Посмотрим... Слово иностранное, означает: класть здания, но не избы рубить... Землю мерить, но не шагами... Горами ведать, но руды не знать... Ясненько. Фока - на все руки дока, да руки не туда смотрят. Ты б, молодец, хоть в пастухи подался, все прок бы какой был. Сейчас еще глянем... Так... ель заговоренная... Ушастый... Перо... Ну да, так и есть. Ты вот что, еще гривну гони, мне в собственность, за совет мудрый.
Владимир вопросительно взглянул на Конька, затем на царевича. Тот пожал плечами и протянул ворону монету.
- Мы на земле пожили, на ус мотали, сами до всего дошли, - птица непроизвольно потерлась клювом о дерево моста. - Все как есть расскажу, всю правду, ничего не утаю, к бабке ходить не надо, а ежели что не так, то и на картах можем, и на гуще кофейной, позолоти ручку, служивый... Нет, не то. О чем, бишь, я? А, вспомнил. Ель та, - ну ты понимаешь, о чем я? - Ворон игриво подмигнул, - заговоренная. Давно это было. Лешой там жил, Боровик. Всем взял: как свистнет, лес клонится, как водить возьмет - из трех сосен не выйдешь, медведя запросто ломал... Сыновья вот подкачали. Как говорится: из лука - не мы, из пищали - не мы, а попеть-поплясать - против нас не сыскать. Окромя карт, да костей, да зелья проклятущего и знать ничего не знали. Уж и лаялся Боровик, и дубьем окорот давал, все не в прок. Плюнул он, да и говорит: "Вы, детинушки, как хотите, а я вас выделяю. Дам каждому по роще, живите, как хотите, ко мне же и дорогу забудьте!" Сказано - сделано. Все поделил по чести - по совести, одна та ель и осталась. А сыновья-то хоть и в делах не горазды, а каждый к себе дерево тянет. До драки дошло. Поглядел отец, и молвит: "Вот ведь окаянные, ни себе, ни людям". А ночь-то рябиновая была. Сбылись слова Боровика, заклятьем наложенным стали. Кто ночью рябиновой заночует под ей, так аккурат в тот час, как слова были сказаны и сгинет, а не то чужак явится. Вот ты и появился...
Что путь в Киев держишь - толково, хвалю. Там старцы-пещерники укажут, как обратно возвернуться. Умом сильно горазды. Основатель-от их, пещерников энтих, звать как вот только не припомню... Пришел, выкопал себе пещерку, да и поселился. К нему спустя время еще один, дай, мол, я у тебя тут заночую. Ну, первый-то, он сказки читал, знает, чем это переночую кончается. Ты, говорит, здесь живи, а я себе новую выкопаю. Посмеялся второй, - раскусил ты меня, хотел я как та лиса домишко задарма поиметь. Уж не серчай, кто старое помянет... А пещерку я себе сам выкопаю. Давай лопату. К слову сказать, все одно не вернул потом... Стали они жить-поживать, народишко потянулся. Каждому лопату дай, каждому местечко отведи получше, чтоб воды грунтовые ни-ни, да с потолка не капало. Весь холм изрыли ходами подземными.