- Не каркай попросту-то, - заметил Иван сторожевой и обратился к царевичу. - Сам поведаю. Правду он говорит. Не ездил бы ты к Кощею. Вот сказок, небось, начитались, а Кощей - он мужик справный. Хозяйство, опять же, ведет. А жизнь личная не задалась, не везет ему, что кляча твоя столетняя. Стоит ему только приглядеть девицу красную, да тройку порезвей выбрать, да ночку потемней... Народ и смекнул. Кощей - он же не последний парень на деревне, абы кого не украдет. Так стоит ему только с девицей-красавицей под венец собраться, а уж какой-никакой принц-королевич тут как тут. Отдавай, мол, а не то голова с плеч долой. Кощеюшке-то что? Он мало того что бессмертный, так еще и бессребреник, и характером добр. Мухи-комара зимой не обидит. Сам еще свидетелем при свадьбе записывается.
А девица? Ревмя ревет, хочу за Кощея, и все тут. Да только кто ее спрашивает? За русу косу, и в чулан, вот и вся недолга, пока не образумится, воле отца-батюшки перечить не станет.
Видел бы ты, сколько тут царевичей-королевичей перебывало. В очередь записываются, по ночам цифирь арабскую на руках ставят.
Кощей и изучил борьбу заморскую. Но прозванье у нее нашенское, исконное, не иначе как ироды окаянные слова наши похитили, своих не хватат. Название же борьбы той - корыто.
Вот я и говорю, грех со мной какой приключился.
Колдун тут у нас один завелся. Все что ни есть ценного, себе забирает, а сам кому ларец, а кому и шкатулку вручает. Дескать, от Кощея спасение. Сманил он меня, как есть сманил. Принял я ларец тот, каюсь, да и подался к Кощею без очереди. Пришел, он и глазом моргнуть не успел, а я уже: "Двое из ларца, одинаковых с лица". Выскочили они, с дубинами. Один, правду сказать, неказистый какой-то удался, видать, в детстве болел много. Зато второй ничего. Дородный. Такого в орало впрячь - он тебе за день десятин десять подымет, да потом еще ночь гулять будет. Вот этот-то детина и махнул своей дубиной. Отчего ж не махнуть, коль дубина есть? Кощей-то возьми и присядь. Так вот вся дубина второму братцу и досталась.
А Кощей как вскрикнет зычным голосом: "Стойка деда Афанасия!", схватил ухват... Какой же витязь против ухвата? Мы ж к тебе с добром пришли, так и ты бы к нам с добром... С кистенем там, с булавой. А так мы не в силах. Верст с десять нас гнал...
- М-да, - раздумчиво произнес Иван-царевич, почесывая затылок. - Незадача. Нехорошо как-то выходит. Я, по правде сказать, за супружницей и послан... Вишь ли, царь-батюшка внуков зреть желает. А где ж внуков взять, коли я и не женат вовсе? Но отец ни в какую. Или, говорит, внуков подавай, али там внучек, не то - наследства лишу. Насовсем. Вот и попал я как кур в ощип. Девица мне одна красная приглянулась. Всем взяла: и лицом, и статью, а талия такая - вдвоем не обоймешь. Одна беда - крепостная. Я уж с боярином ее и так, и сяк, наконец, сговорились, по рукам ударили. Батюшка ей на радостях полцарства дает, так что она нонче вроде как принцесса, в замужество за меня она согласная... Оно ведь и хорошо, что роду-племени не царского: не избалована, наследственность лучше... И что ж ты думаешь? Оплошка приключилась. Не сказал я толмачу, чтоб он договор тот прочитал да вольную, а сразу палец в сургуч - и приложил. А боярин тот, кулак-мироед, говорит: "По закону, князем нашим установленному, раз уж твоя подпись на бумаге имеется, так выполняй уговор по совести. Поначалу деревню у меня купи, что в грамотке прописана. Москвой прозывается. Уж не взыщи, где она - знать не знаю, ведать не ведаю. Самому обманом всучили. А вот как купишь, так честным пирком да за свадебку". Толмач мне и цену прочитал за глухомань ту, - аж в глазах зарябило, хоть порты последние сымай, - да делать нечего. Слово-то дадено. Вот и правлю к Кощею путь. Он, говорят, в долг дает. Ох уж бояре мне эти!.. Вот вернусь, оженюсь, стану царем - устрою им опричнину! Посмотрим, как они Лазаря запоют!
Кстати, о Москве. Вот уже не первый раз поминается она в рассказе, а на вопрос, могли ли во времена Владимира князя слышать о ней, однозначный ответ дать сложно. Поэтому обратимся к специалистам.
"Как и всякий другой древний город, ставший замечательным в истории своего государства, Москва подала повод к составлению о начале и начальной истории ее разных догадок, сказаний и легенд.
Некоторые основание ее приписывают Олегу, указывая как на доказательство этого мнения на слова Нестора: "Се же Олег (882 г.) нача городы ставити и устави дань словеном, кривичем и мери". Проезжая из Новгорода в Киев, Олег остановился на р. Неглинной, при впадении ее в р. Москву, и поставил тут городок, который впоследствии достался суздальскому вельможе Кучку. Предание об этом Кучке известно. Юрий Долгорукий, по пути из Киева во Владимир (Залесский), проезжая теми местами, где по Москве-pекe раскинуты были прекрасные селения Степана Ивановича Кучка, остановился там. Владелец этой вотчины не оказал князю должного почтения и даже отзывался о нем с некоторым презрением, почему Юрий приказал казнить его и бросить в пруд, а двух сыновей его, Петра и Якима, и дочь Улиту отправить в Суздаль, где последняя насильно выдана была в замужество за Юpьева сына Андрея (Боголюбского). Юрию понравилась вотчина Кучка, и он приказал на горе, где ныне Кремль, поставить небольшую ограду или городок, который и назвал по реке Москвой; другой городок приказал поставить за первым, там, где потом сооружен был Знаменский монастырь, и назвал его, будто бы по прозвищу сына своего Андрея, Китаем. Москва одновременно называлась и Кучковым: так, в летописи про Михалка и Всеволода Юрьевичей под 1176 г., когда они приглашены были в Суздальскую землю племянниками своими Ростиславичами на совместное княжение, говорится: "Уя (схватила) и болезнь велика на Свине, и идоша с ним до Куцкова, рекше до Москвы". - Фантазии составителей сказаний о происхождении Москвы углубляются даже в более седую, библейскую древность, и производят название города от Мосоха; некоторые - от бывшей там деревни Мскотовы, иные - от множества мостов, наконец - считают название Москвы финским".
("Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г.", Андрей Экземплярский. С.-Петербург, 1890 г.)
- Опричнину? Это хорошо. Ты нас с братьями в первые записывай. Да еще мужика одного, Малютой звать. Он в плечах - что твоя оглобля коломенская. Как осередь зимы на кулачки, один из первых будет. Направо махнет - улица, налево - переулочек. В том смысле, что домов не остается. Чисто Муромец. Только вот что делать будешь, как не даст в долг-то?
- А слово я волшебное знаю. Как же не даст?
- И что ж за слово такое?
Царевич и произнес. Да как произнес!
С дубов листья попадали, березки к земли припали, вода в Смородине всколыхнулась, - Змей наутек бросился, - у Горбунка уши обвисли. Иван только крякнул.
- Ты бы царевич, того, поостерегся. Слово, видать, не про нас говорено. Как бы чего худого не вышло.
- Зато вишь каково? Действует, как из Царь-пушки. Да, еще что? Тот калика, что поведал его мне, уж больно неказист был, вот я и запамятовал, как правильно-то молвить. Не знал - не гадал, что понадобится. К кому только не обращался потом - ни один книжник растолковать не смог. Сам посуди. То ли "пожал уста", то ли "пожалуй ста". Как же уста пожимать, ежели целуют в них? Да и пожаловать мне нечего, не то что ста, - одному; вскорости сам лапти обую. Вот и говорю то так, то эдак, но изредка, абы урона какого не нанести. А пока не забыл, вот тебе еще четыре гривны за всех нас, мироеду, в ящик, да тебе куну, что порядок блюдешь. Только не забудь в следующий раз бесплатно пропустить, коли обратно этой дорогой возвращаться придется...
- Сам хорош, - обиделся Ворон, внимательно прислушивавшийся к разговору. - Опричнину он заведет... Ты еще силки пораскинь. Глаза б мои не глядели! - И сунул голову под крыло.