– На нее саму – может быть. Но не на имидж. И он не любит проигрывать.
– Я тоже.
Телефон завибрировал. Мелоди прислала эсэмэску и пару селфи из примерочной: на одной интимные участки ее тела символически прикрывали красные кружева, на другой – черные. Я лег на камни, уставившись на экран:
– Офигеть!
Мелоди. Покупаю белье. Это? Или это?
Я. И то и другое. Или как тебе самой нравится. Вопрос с подвохом?
Мелоди. Я надену то, что куплю, в пятницу, если твои планы не изменились.
Я. 1. Конечно, мои планы не изменились. 2. Не смей выходить в этом на улицу, иначе я убью первого же парня, который до тебя дотронется.
Мелоди. Белье будет под одеждой, дурачок. Никто, кроме тебя, о нем не узнает.
Я. За ужином не смогу есть от нетерпения.
– Что там? Она шлет тебе сексуальные фотки? – спросил Бойс, пытаясь выхватить у меня мобильник. – Дай-ка поглядеть.
Я засунул телефон в карман:
– Обойдешься! Это только для меня.
– Ты везучая сволочь!
Я сел и покачал головой:
– Мне казалось, вы с ней друг друга терпеть не можете.
Он развел руками:
– Совсем не обязательно терпеть твою телку, чтобы заценить ее голой.
Теперь сощурился я:
– Молись, чтобы этого никогда не произошло.
– Да ладно, ладно, – замахал он рукой. – Только не выпрыгивай из трусов.
Я глубоко вздохнул, сжимая в кармане телефон. Мне до зуда в пальцах хотелось увеличить те фотографии и рассмотреть их в мельчайших подробностях. Самым дотошным образом.
– Хочу пива. Бутылок пять.
Бойс соскочил на песок:
– Не вопрос, брат. Поехали.
Родители Мелоди были, мягко говоря, не в восторге, когда я заехал за ней на старом бело-голубом грузовичке модели «Форд F-100». На свидание я надел поношенные ботинки, джинсы и синюю ковбойскую рубашку, которую успел взять из дедушкиного шкафа, прежде чем отец вынес все его содержимое. С тех пор как дед ее купил (меня тогда еще в проекте не было), она выцвела и протерлась. Одна манжета порвалась, поэтому рукава пришлось закатать до локтей. Про татуировки я забыл. Вспомнил о них, только когда мать Мелоди оторвала взгляд от «форда», стоявшего в конце изогнутой гравийной дорожки, и уставилась на мои запястья.
Ухватившись за свое ожерелье так, будто я мог сорвать его и дать деру, миссис Доувер процедила:
– Здравствуй, Лэндон. Мелоди сейчас спустится.
Мистер Доувер был еще менее любезен. Бросив на меня всего один взгляд, он повернулся к жене:
– Барб, идем на кухню, нам нужно поговорить.
– Подожди здесь, пожалуйста.
Я кивнул. Через секунду по лестнице сошла Мелоди в коротком красном платье с открытыми плечами. Во рту у меня пересохло: я сразу же представил себе кружевное белье, которое она обещала надеть. Я столько пялился на фотографии, что они едва не отпечатались на сетчатке. Я изучил кружева в мельчайших подробностях. Осталось узнать, какие они на ощупь.
– Ух ты! Прикольная винтажная рубашка, – сказала Мелоди, проводя рукой по моей груди.
Все во мне сжалось. Да, она совершенно свела меня с ума.
С кухни до нас доносились обрывки разговора мистера и миссис Доувер.
– Тебе приятно, что она путается с максфилдовским мальчишкой? – спросил отец.
– Нет, конечно…
– Тогда каким местом ты думала? Где Кларк?
Ответа мы не расслышали.
Мелоди закатила глаза:
– О господи! Пошли отсюда.
Я не стал возражать. Мы доехали до пристани и на пароме добрались до перуанского рыбного ресторанчика, где заказали севиче[19] и рыбные тако[20].
– Чем будешь заниматься после учебы? Работать с машинами? – спросила Мелоди, потягивая чай со льдом.
Несколько раз я видел, как Бойс работал в отцовской авторемонтной мастерской. Ему нравилось вдыхать выхлопные газы, нравилось ковыряться под капотом, по локоть погружая руки в машинное масло, нравилось ходить с каемкой грязи под ногтями. У меня были другие предпочтения.
– И да и нет. Наверное, было бы здорово их проектировать. То есть мне интересно знать, как работают механизмы, чтобы потом создавать что-то новое. Как только я понимаю, как машина устроена, я теряю к ней интерес. В детстве я разбирал все подряд: радиоприемники, часы, тостеры. Однажды даже дверной звонок расфигачил.
– Дверной звонок? – рассмеялась Мелоди.
– Ага. Мама чуть с ума не сошла. Я снова его собрал, но она всегда говорила, что после этого он стал реветь, как раненый лось.