Главное - сохранять спокойствие, стремительный уход всегда был апофеозом, занавесом «сцены № 8».
Обычно занавес опускался после десерта, но сегодня они были в китайском ресторане, а ее мать не очень любила здешние пирожки, личи и приторно-сладкую нугу…
Итак, главное - сохранять спокойствие.
Сделать это было нелегко, но Камилла давно научилась прятаться в спасательную капсулу. И потому она поступила как обычно: постаралась сосредоточиться и в уме проговорить самой себе несколько прописных истин. Несколько простейших, полных здравого смысла фраз. Эти наскоро сколоченные подпорки помогали Камилле общаться с матерью… Их натужные встречи и абсурдные, тягостные разговоры были бы лишены всякого смысла, не будь Камилла уверена, что матери они необходимы. Увы, Катрине Фок эти разговоры явно шли на пользу: терзая дочь, она оживала. И даже если порой она, изобразив оскорбленную невинность, покидала «сцену» до окончания «спектакля», ей все равно удавалось отвести душу. И, что называется «словить свой кайф». Она уходила с чувством выполненного долга, одержав над дочерью громкую победу и получив заряд отрицательных эмоций для следующей встречи.
Камилла поняла весь этот расклад далеко не сразу и не без посторонней помощи. Ей в этом помогли. Когда-то, когда она была еще слишком молода, чтобы осознать происходящее, нашлись люди, которые просветили ее насчет поведения матери. К несчастью, те времена давно прошли, а тех, кому была небезразлична судьба Камиллы, уже не было рядом…
И сегодня мать отыгрывалась на дочери.
Забавная штука жизнь.
8
Официантка убрала со стола. Ресторан опустел. Камилла не уходила. Она курила и заказывала кофе, чтобы ее не вытурили.
За столиком в глубине зала старый беззубый китаец что-то бормотал себе под нос и смеялся.
Обслуживавшая их официантка ушла за стойку бара. Она перетирала стаканы и время от времени что-то выговаривала старику по-китайски. Тот хмурился, умолкал на мгновение, но почти сразу снова возобновлял свой дурацкий монолог.
- Вы закрываетесь? - спросила Камилла.
- Нет, - ответила девушка, ставя перед стариком пиалу. - Кухня больше не работает, но мы открыты всю ночь. Хотите еще кофе?
- Нет, спасибо. Я могу остаться еще ненадолго?
- Конечно, сидите! Такое развлечение для него!
- Хотите сказать, это надо мной он так смеется?
- Что вы, что кто другой…
Камилла взглянула на старика-китайца и послала ему ответную улыбку.
Тоска, в которую погрузило Камиллу общение с матерью, постепенно рассеялась. В кухне лилась вода, гремели кастрюли, из приемника доносились визгливые китайские песни, которым подпевала, приплясывая, официантка. Камилла смотрела, как старик вылавливает палочками лапшу из миски и по его подбородку течет бульон, и ей вдруг показалось, что она не в ресторане, а у кого-то дома, в гостях…
На столе перед ней стояла чашка кофе да лежал пакет с табаком. Она убрала их на соседний столик и стала разглаживать скатерть.
Медленно, очень медленно она водила ладонью по шершавой, в пятнах, бумаге.
Так прошло несколько долгих минут.
Ее мысли пришли в порядок, сердце забилось быстрее.
Камилле было страшно.
Она должна попытаться. Ты должна попытаться. Да, но я так давно не…
«Тсс, - прошептала она себе под нос. - Тихо, я здесь. Все получится, старушка. Сейчас или никогда… Давай… Не дрейфь…»
Она подняла руку над столом и дождалась, когда перестанут дрожать пальцы. Видишь, все хорошо… Схватила свой рюкзак, пошарила внутри: слава Богу, все на месте.
Камилла вынула деревянный ящичек и водрузила его на стол. Открыла, достала небольшой прямоугольный камешек и приложила к щеке - он был нежным и теплым. Когда она развернула синюю тряпицу и достала палочку для туши, вокруг запахло сандалом. Последними были выпущены из заточения бамбукового пенала две кисточки.
Та, что потолще, была из козьего волоса, тонкая - из свиной щетины.
Она встала, взяла со стойки графин с водой, два телефонных справочника и поклонилась сумасшедшему старику.
Справочники она положила на свой стул и уселась сверху, так, чтобы рука с кисточкой не касалась стола, налила несколько капель воды на камень в форме черепицы и начала растирать тушь. В ушах зазвучал голос учителя: Вращай камень очень медленно, малышка Камилла… Нет-нет, еще медленнее! И делай это долго! Не меньше двухсот раз - так ты придаешь гибкость запястью и готовишь ум к великим свершениям… Ни о чем не думай и на меня не смотри, несчастная! Сконцентрируйся на запястье, оно продиктует тебе первое движение, первую линию - только она и имеет значение, она вдохнет жизнь в твой рисунок…
Приготовив тушь, она нарушила завет учителя и сперва поупражнялась на уголке скатерти, стараясь вернуть забытые навыки. Начала с пяти мазков - от густо-черного до почти размытого, восстанавливая в памяти давно забытый цвет туши, потом попыталась провести несколько разных линий и была вынуждена констатировать, что уверена только в «развязанной веревочке», «волоске», «дождевой капле», «скрученной нитке» и «бычьих шерстинках». Покончив с линиями, Камилла перешла к точкам. Из двадцати, которым научил ее наставник, она вспомнила всего четыре: «круг», «утес», «зернышко риса» и «дрожь».
Так, хватит. Теперь ты готова… Она зажала тонкую кисточку большим и средним пальцем, вытянула руку над скатертью и выждала несколько секунд.
Внимательно наблюдавший за Камиллой старик ободряюще моргнул.
Камилла Фок вышла из летаргического сна, нарисовав одного воробья, потом другого, третьего - целую стаю хитроглазых воробьев.
Вот уже больше года она ничего не рисовала.
Камилла была молчаливым ребенком, в детстве она говорила еще меньше, чем сейчас. Мать заставляла ее учиться музыке, а она это ненавидела. Однажды - ее учитель опаздывал - она взяла толстый маркер и нарисовала по пальцу на каждой клавише. Мать едва не свернула ей шею, а отец, чтобы успокоить страсти, в следующие выходные привез адрес художника, который раз в неделю занимался с детьми.
Прошло совсем немного времени, и отец Камиллы умер, а она окончательно замолчала. Камилла не разговаривала даже на уроках рисования с господином Доутоном (про себя она называла учителя мсье Дугетон), хотя очень его любила.
Старый англичанин, не обращая внимания на эту странность Камиллы, обучал ее технике рисования, задавал темы и сюжеты. Он показывал, она повторяла, кивая головой в знак согласия или несогласия. Только с этим человеком, в его доме, Камилле было хорошо и спокойно. Даже ее немота, казалось, устраивала обоих: учителю не приходилось напрягаться с французским, а Камилла и так была собраннее всех остальных учеников.
И все-таки наступил день - другие дети уже ушли, - когда Доутон нарушил их молчаливый уговор и заговорил с девочкой, которая что-то рисовала пастелью в своем альбоме:
- Знаешь, кого ты мне напоминаешь, Камилла? Она помотала головой.
- Китайского художника по имени Чжу Да [3] … Хочешь, я расскажу тебе его историю?
Она кивнула, но он в это время отвернулся, чтобы выключить чайник.
- Не слышу ответа, Камилла… Ты что, не хочешь послушать?
Теперь он смотрел на нее в упор.
- Отвечай, девочка.
Она метнула в него недобрый взгляд.
- Итак?
- Да, - выговорила она наконец.
Он удовлетворенно прикрыл глаза, налил себе чаю и сел рядом с ней.
- У Чжу Да было очень счастливое детство… Он сделал глоток чая.
- Он был принцем из династии Мин… Его семья была очень богатой и очень могущественной. Его отец и дед были знаменитыми художниками и каллиграфами, и маленький Чжу Да унаследовал их талант. Представь себе, однажды, когда ему было всего семь лет, он нарисовал цветок, простой цветок лотоса на пруду… Рисунок был так прекрасен, что мать Чжу Да решила повесить его в гостиной: она утверждала, что от рисунка веет свежим ветерком, что можно даже вдохнуть аромат цветка, проходя мимо. Представляешь? Даже аромат! А ведь матушка Чжу Да знала толк в живописи - ее муж и отец были художниками.