Обо всем этом Галина Тарасовна рассказала откровенно, с грустной улыбкой. Она уже ничего не скрывала от людей — все самое страшное было позади.
Хата состояла из кухни и двух комнат. Самую просторную Галина Тарасовна отвела Ветлугину. Она охотно взяла постояльца: учителям выдавались дрова и керосин — то, в чем хозяйка постоянно нуждалась. Хата строилась с расчетом на тернопольскую погоду. А тут случались такие морозы, что стены промерзали насквозь. Надо было топить и топить. Поблизости от села валить деревья не разрешали. Для поездки в тайгу требовался транспорт. Колхозных лошадей председатель не давал. Приходилось топить сухостоем и сучьями. Тонкие полешки сгорали как порох, совсем не давали тепла. Керосин привозили редко, отпускали по три литра на семью. Учителям дрова выдавали хорошие и помногу и керосину отпускали — сколько хочешь.
С первых же минут Галина Тарасовна стала ублажать Ветлугина: то и дело стучала в дверь, певуче спрашивала, не надо ли чего.
— Спасибо, спасибо, — отвечал он, растроганный вниманием хозяйки.
Не терпелось распаковать чемоданы, выложить книги. Галина Тарасовна позвала соседа. Расторопный мужичок быстро соорудил незатейливый стеллаж: две доски по бокам, пять поперек, на углах дощечки, чтобы оно — так сказал он — не вихляло.
Расставив книги, Ветлугин вогнал в стену гвоздь, повесил костюм. Снял с пиджака пушинку, обеспокоенно подумал: «Лишь бы первого сентября такой сумасшедшей жары не было».
В хате было сносно: глинобитные стены, видимо, обладали жаропонижающим свойством. Маленькие окна с цветами на подоконниках плохо пропускали свет, в комнате было темновато, но стол освещался нормально. Выскобленные половицы еще сохраняли влагу, на потолке, до которого можно было дотянуться рукой, сквозь побелку проступали балки, матрац на самодельном топчане пахнул свежим сеном. Ветлугин вынул постельное белье, подушку, одеяло. С устройством на новом месте было покончено! Галина Тарасовна насыпала ему жареных, еще тепловатых семечек, и он, расположившись около хаты на лавочке, стал неумело лузгать их.
Улица была широкая, с полузаросшей колеей посередине. Справа и слева темнели тропинки. Дома стояли просторно, приусадебные участки разделялись неглубокими канавками. На крыльце нарядного домика с голубыми ставнями длинноволосый мужчина с рыжеватой бородой, в черном подряснике, в полотняном картузе с поломанным козырьком кормил кур. Чувствовалось, это доставляет ему удовольствие: он приседал, ласково подзывал хохлаток.
— Здешний поп, — сказала Галина Тарасовна.
— Вы верующая?
— Раньше верила. — Хозяйка усмехнулась.
Дом священника, маленький и скромный, как и церквушка, тоже понравился Ветлугину, но он стыдился признаться в этом себе, потому что считал: все, что имеет отношение к религии, вредно, недостойно внимания. В его семье никогда не говорили ни о боге, ни о Христе, он с ранних лет усвоил: попы — обманщики, а церковь — мрак. Подражая своим сверстникам, с упоением кричал во дворе: «Гром гремит, земля трясется, поп на курице несется, попадья идет пешком, чешет… гребешком!» Позже, пристрастившись к книгам, пробегал глазами страницы, где говорилось о боге, Христе, описывались церковные обряды, сочувствовал тем персонажам, которые после долгих колебаний, душевных мук порывали с церковью; в их судьбах, подчас трагических, видел одно — торжество атеизма. И сейчас, поглядывая на молодого батюшку, Ветлугин с неприязнью думал, что этот человек — обманщик и, видимо, пройдоха, что размахивать кадилом и отпевать покойников даже дурак сумеет.
Когда семечки кончились и чуть спала жара, Ветлугин решил прогуляться — пошел на лужок. Проходя мимо дома священника, не удержавшись, повернул голову. Встретился со взглядом попа, сразу подумал: «Напоминает кого-то». Замедлил шаги, борясь с искушением обернуться, и не поверил ушам, услышав свою фамилию, произнесенную с вопросительной интонацией.
За два года, проведенных на фронте и в госпитале, Ветлугин повидал разных людей — хороших и плохих. Хвастуны, обманщики, себялюбцы были в его понимании плохими, а люди скромные, доброжелательные — хорошими. Чаще других однополчан Ветлугин вспоминал Владимира Галинина — такого же рослого, как и он, парня, с виду спокойного, понимавшего все с полуслова. Был Галинин чертовски красивым — это даже мужчины отмечали, а представительницы слабого пола, особенно разбитные бабенки, провожали его затуманившимися глазами. Да и трудно было не обратить внимание на его лицо — с высоким лбом, породистым носом, выразительными глазами.