— Все в прошлом. — Галинин помолчал. — Теперь я другой. И хочу, чтобы все люди стали другими — думали бы о боге, жили бы только для него.
— Напрасный труд! — воскликнул Ветлугин. — Такого никогда не было и не будет.
За годы, проведенные в семинарии, Галинин убедился — настоящего атеиста не переубедишь. На стороне атеиста — логика, научные факты. Спорить с Ветлугиным не хотелось — это было бесполезно, но бывший однополчанин ждал, набычившись, словно готовый к схватке борец, и Галинин, достав еще одну папиросу и постучав по крышке портсигара, сказал:
— Все атеисты твердят: разум, разум, разум. И ни слова о душе. А она есть в нас. И очень часто именно она направляет человека. Просвещай людей, передавай им все то, чему тебя научили в институте, а их души оставь мне. Поверь, я тоже хочу людям добра и несу его им в меру своих возможностей и сил. Я еще слишком мало могу, слишком мало умею. Бог покуда не проник в меня так, как этого хотелось бы мне. Я совсем не похож на тех благочестивых старцев, с которыми довелось беседовать в семинарии. Их искренность несомненна. Может быть, когда-нибудь я стану таким же, очень хочу этого. А пока убежден — бог нужен многим-многим людям. Безверие рождает ложь, насилие и все прочее, что еще Максим Горький назвал свинцовыми мерзостями жизни. Я, разумеется, понимаю — сейчас не так уж много тех, кто верит истово, как верили в старину. Но если человек приходит в церковь, если в молитвах он находит успокоение, то пусть будет так.
— «Путь будет так»! — передразнил Ветлугин. — Значит, по-твоему, пусть человек уповает на то, что будет с ним, когда он уйдет в иной мир? Я никогда не поверю, что все твои мысли устремлены только к небу.
Это было правдой, и Галинин, словно схваченный за руку воришка, с отчаянием воскликнул:
— Легко говорить: нет бога, нет души. Но скорбит не разум, а душа. И радуется не разум, а она. Это неразделимо в человеке. Только у одних разума больше, чем души, и наоборот. Я никого не обманывал и не собираюсь обманывать, четыре года назад думал о боге так же, как думаешь сейчас ты, не могу объяснить, как пришел к нему; раньше считал — прозрел внезапно, теперь же все чаще и чаще думаю — это накапливалось постепенно.
— Но ведь что-то послужило толчком! — воскликнул Ветлугин.
Галинин кинул на него быстрый взгляд.
— Угадал.
— Выкладывай!
Продолжая постукивать по крышке портсигара, Галинин подумал, что рассказать все, как было, он не сумеет. Да и не хотелось вспоминать то, что до сих пор вышибало холодный пот и дрожь в теле. Другие гибли, а он нет. Почему? Ведь он не прятался от пуль. Даже наоборот, испытывая судьбу, часто лез на рожон. Надо было что-то объяснить, и Галинин сказал:
— Когда ты в нашу роту прибыл, я уже четыре месяца воевал. Все, с кем на фронт ехал, или убиты, или ранены были, а меня пули и осколки не трогали. Я уже тогда удивлялся, спрашивал себя — в чем причина?
— Просто везло тебе — вот и все! Неужели взаправду думаешь, что где-то там, — Ветлугин сделал выразительный жест, — действительно бог есть?
Галинин помолчал.
— В Евангелии сказано: «Бога никто никогда не видел: если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас».
— Неубедительно!
— Для тебя — нет, для меня — да. Человек не может жить без веры. Ты тоже веруешь, только в другого бога.
— Я?
— Ты! И миллионы таких, как ты. — Галинин снял с полки какой-то журнал, нашел нужную страницу. — Послушай и подумай над тем, что написано тут. — И он прочитал: — «Замечательно, что нет ни одного учения, в котором не обнаруживалась бы потребность религиозного обряда. Потребность религиозного чувства так сильна в человечестве, что и люди, отрицающие религию, рано или поздно склоняются к той или другой, хотя бы смутной и неопределенной, форме религиозного культа, так что в самом отрицании у них бессознательно проявляется стремление к чему-то положительному: нередко случается, что люди, стремясь к очищению отвергнутого верования и обряда, впадают в иное, сочиненное ими верование — сложнее прежнего покинутого, и принимают обряд грубее прежнего, осужденного ими за грубость. Так совершается течение в неисходящем кругу: из христианства вырождается новейшее язычество, с тем, чтобы снова прийти со временем к той же точке, из которой вышло. Люди, отвергнувшие бога и христианство в конце прошлого столетия, сочинили же себе богиню разума. Нет сомнения, что и атеисты нашего времени, если дождутся когда-нибудь до торжества коммуны и до совершенной отмены христианского богослужения, создадут себе какой-нибудь языческий культ, воздвигнут себе или своему идеалу какую-нибудь статую и станут чествовать ее, а других принуждать к тому же»[3].
3
Примечание к «Братьям Карамазовым». Полное собр. соч. Достоевского Ф. М., 1976, т. 15, с. 560.