…Вначале полуторка пылила по хорошей дороге, потом круто свернула, запрыгала по кочкам, и все, кто был в кузове, или схватились за борта, или попадали друг на друга. Валентина Петровна наваливалась на Ветлугина, без стеснения прижималась, игриво повизгивала. Он ощущал ее мягкое, податливое тело и, наверное, словно невзначай обнял бы толстушку, если бы не Лариса Сергеевна. В ее присутствии почему-то деревенели руки и ноги не слушались, а лицо — Ветлугин чувствовал это — было напряженным.
Низинка, по которой катила машина, постепенно суживалась, образуя коридор. По обе стороны возвышались деревья. Шофер брал то вправо, то влево — объезжал мшистые пни, канавки, полусгнившие стволы. Сильно пахло прелью. Земля была влажноватой, хотя — об этом говорили все — вот уже полтора месяца дожди только собирались, да так и не выпали. Позади оставалась четкая колея, и Ветлугин подумал, что весной и осенью эта низинка, без сомнения, превращается в сплошное болото. Деревья подступали все ближе и ближе, словно собирались захватить машину в плен, и наконец сомкнулись.
— Прибыли! — объявил Василий Иванович и, как только полуторка остановилась, молодцевато перемахнул через борт.
Ветлугин огляделся — обыкновенный подмосковный пейзаж: справа осинник, слева ельник, под ногами ягель, болотные кочки, чуть в стороне наполовину просохшая ляга[4], затянутая изумрудной плесенью.
— Неужели это тайга?
— Самая настоящая! — сказал Василий Иванович и посмотрел по сторонам с таким видом, словно все вокруг принадлежало ему.
Женщины неловко перелезали через борта, одергивали платья. Скуластый, узкоглазый шофер обошел машину, попинал покрышки. Ветлугин помог слезть Валентине Петровне, подал руку Ларисе Сергеевне. Ощутил прикосновение тонких, сильных пальцев, выразительно вздохнул. Она отдернула руку, обожгла его взглядом. Девушки взяли ведра и скрылись в осиннике. Анна Григорьевна позвала мужа, Петьку, и они тоже ушли. Через несколько минут Ветлугин остался один — даже шофер исчез. Сорвал травинку, пожевал сладковатый стебелек.
Летали стрекозы. В детстве он очень любил ловить их. Они казались ему красивей бабочек и жуков. Захотелось поймать стрекозу, непременно большую, рассмотреть тонкое, изгибающееся туловище, огромные, выпуклые глаза. Сняв рубаху, начал подкрадываться к большой-пребольшой стрекозе, расправившей блестящие крылышки на сухой ветке. И вдруг почувствовал — смотрят.
Стараясь быть серьезной, к нему приближалась Лариса Сергеевна, и Ветлугин стал завороженно смотреть на нее, открывая все новое и новое в этой девушке, чувствуя ликование в сердце. Учительница шла не быстро, но и не медленно, лукаво улыбалась. Ветлугин понял, что до сих пор не видел, как она улыбается, сразу сказал сам себе: «Чудесная у нее улыбка, ничего похожего раньше я не встречал». Голову Лариса Сергеевна держала горделиво, но это получалось у нее непроизвольно; на гибкой и белой, как и лицо, шее чернела небольшая родинка.
— Валентина Петровна беспокоится. — Лариса Сергеевна по-прежнему старалась быть серьезной, но ее губы вздрагивали от беззвучного смеха и глаза были лукавыми.
— А вы? — храбро спросил Ветлугин и, не удержавшись, покосился на веточку, где только что сидела стрекоза.
— Я тоже!
Ветлугин так и не понял, пошутила она или сказала правду.
Руки и губы у Валентины Петровны были измазаны соком голубики, в ведре матово темнели крупные ягоды.
— Нету и нету вас, — затараторила она, увидев Ветлугина. — Хотела пойти, да Лариса Сергеевна опередила.
«Ага, ага», — обрадовался Ветлугин. Посмотрел на Ларису Сергеевну, но встретил строгий взгляд.
— Угощайтесь, Алексей Николаевич, — сказала толстушка. — Здесь столько ягод, что прямо страшно. С малых лет по голубику ходила, но такого урожая не видела. Я ведь местная, хабаровская.
— Вы тоже местная? — обратился он к Ларисе Сергеевне.
Она покачала головой и ушла.