— Все мы через это прошли.
На самом видном месте висело расписание уроков, на котором было начерчено «утверждаю» и стояла размашистая директорская подпись. Графин в центре стола был наполнен вкусной колодезной водой, и Ветлугин в течение получаса опустошил его, хотя ни накануне, ни утром ничего соленого в рот не брал.
— Не волнуйтесь, — тихо сказала ему Лариса Сергеевна и незаметно для других пожала локоть.
Этот простой, товарищеский жест восхитил Ветлугина, и он подумал, что когда-нибудь Лариса Сергеевна станет его женой.
В коридоре было тихо. В раскрытое окно врывались ребячьи голоса. Школьники были причесаны, подстрижены, принаряжены. Старшеклассники стояли отдельно, разделившись на две группы: в одной мальчики, в другой девочки.
Давно поговаривали о раздельном обучении. В газетах и журналах печатались статьи, в которых высказывались противоположные точки зрения; среди преподавателей института, где учился Ветлугин, тоже не было единодушия, и он еще не составил собственного мнения о преимуществах и недостатках той или иной системы.
Василий Иванович щелкнул крышкой больших карманных часов, озабоченно сказал:
— Пора, товарищи!
Учителя вышли на крыльцо. Разноголосый гул стих. Директор поздравил ребят, пожелал им того же, что желал учителям, с удовольствием сообщил, что отныне их школа — десятилетка.
Первый урок у Ветлугина был в седьмом классе. Он сразу сказал ребятам, что сегодня ничего объяснять не будет — хочет проверить, насколько хорошо усвоен курс шестого класса…
Во время перемены к нему подходили учителя, интересовались, как прошел урок.
— Нормально, — отвечал Ветлугин, и это было действительно так.
Второй урок тоже прошел гладко.
В девятом классе было много свободных парт. Анна Григорьевна выбрала самую просторную, долго усаживалась — никак не могла найти место ногам; повозившись, повернулась боком.
Одиннадцать пар глаз смотрели на Ветлугина, и он старался разгадать, что думают о нем шесть девочек и пять мальчиков, которых правильней было бы назвать девушками и юношами. Девочки смотрели так, как и должны были смотреть девочки, — с любопытством, кокетливо; в позах мальчиков чувствовалась напряженность и в глазах стояло: мы о тебе уже слышали, а ты про нас ничего.
«Скоро познакомимся», — мысленно сказал Ветлугин.
Класс был просторный, светлый. Ребята разместились кто где. Две веснушчатые девочки с тоненькими косичками чинно сидели на парте перед учительским столом, и Ветлугин решил, что они, должно быть, тихони и зубрилы. Другие девочки облюбовали парты чуть подальше. Мальчики, в том числе и директорский сын, расположились в одном ряду — около окон.
Сообщив школьникам свое имя, отчество, фамилию, Ветлугин сказал, что не станет устраивать традиционную перекличку, познакомится с ними во время урока.
В портфеле лежала тетрадь с планом-конспектом, к которому не смог бы придраться даже самый искушенный методист. Ветлугин внезапно почувствовал: надо отказаться от привычной схемы и привычных толкований. Его не испугали ни грозные статьи о литературе в газетах и журналах, ни наставления и предостережения некоторых институтских преподавателей. В прекрасном он видел прекрасное, в гадком — гадкое и хотел, чтобы то же самое видели ученики. Жестокость на войне воспринималась им как вынужденная необходимость; равнодушное отношение к человеку в мирное время казалось преступлением. Ветлугин делил всех людей на своих и чужих. Чужими были враги, уголовники, предатели, остальных он мысленно называл своими, возмущался в душе, когда свой, стремясь возвыситься, втаптывал в грязь честного человека, когда хорошие люди не находили общего языка. Русская литература призывала любить людей, понимать их, и это находило отклик в сердце Алексея Николаевича Ветлугина.
По плану-конспекту он должен был провести опрос. Однако два первых урока убедили Ветлугина, что в этой школе ребята имеют самое поверхностное представление о русских писателях и их книгах. Во время большой перемены он чуть было не выразил Василию Ивановичу свое возмущение, но в самый последний момент вспомнил: директор не скрыл, что с грамотностью, а следовательно, и с преподаванием литературы в школе неблагополучно.
Стараясь не смотреть на Анну Григорьевну, вытиравшую большим носовым платком потное лицо, Ветлугин отступил к доске и стал читать наизусть стихи. Читал он хорошо, и стихи были прекрасные, и очень скоро в глазах школьников появился блеск, а некоторые из них даже приоткрыли рты.