— На какой такой машине?
— Учителя в тайгу ездили — подвезли их.
Рассоха шумно высморкалась.
— Василь Иваныч, слышала, еще раз грозился в район написать насчет церкви.
— Все пишет и пишет, — пробормотала Лиза.
— Такой уж он человек, матушка, — сказала Рассоха. — Лучше бы у нас, верующих, спросил, нужна нам церква или нет. В клуб, говорит, ходите. А чего там хорошего-то? Кино только по субботам кажут, а так — танцы под гармонь. Молодым, может, и весело, а тем, которые в годах, никакой радости. Мой Коляня раньше каждый день в клуб бегал, а в остатние дни бросил. Чего, спрашиваю, как сыч в избе сидишь? Надоело, отвечает, пол ногами молотить, да и от гармониста, как от нашего папани, винищем несет.
— Муж по-прежнему пьет? — спросила Лиза.
— У него, матушка, это с перерывами. То запойно лакает, то тих будто теленок. Теперь я сама каждый день ему четвертинку покупаю. Больше ни-ни. — Рассоха помолчала, убежденно добавила: — Так-то лучше! Дома ночует и всегда в соображении. Непорядно[6] стал работать. Третьего дня хорошие деньги принес.
Они посудачили о сельских новостях. Приглушив голос до шепота, Рассоха сказала, что новый учитель, наверное, скоро женится: уж больно приглянулась ему красивенькая учителка; и хоть он еще не ходит с ней, все понимают — влюбился.
Галинин кашлянул. Лиза открыла дверь, встревоженно спросила, силясь разглядеть в полумраке лицо мужа:
— Проснулся?
— Угу.
— Еще полежишь или встанешь?
— Великолепно себя чувствую!
Лиза облегченно рассмеялась, стала собирать на стол.
Первую половину дня Галинин провел с женой — помог убраться, покормил кур: это всегда доставляло ему большое удовольствие. Перед обедом решил прогуляться — пошел через кладбище на лужок, по которому петляла тропинка. Трава была выше колен и уже пожухла, пахло чебрецом. В середине лета, когда начался сенокос, Галинин попросил разрешения скосить эту траву, даже деньги предлагал, но ему не позволили. И теперь, обрывая на ходу наполненные семенами коробочки, он подумал, что правление колхоза, должно быть, поступило так по наущению директора школы.
Встречаясь на улицах села с маленьким, худощавым человечком, на висках которого проступала седина, Галинин ощущал на себе откровенно враждебный взгляд. Долгое время он и понятия не имел, кто это. Потом Рассоха сказала — директор школы. Прихожане сообщали Галинину, что говорил про него Василий Иванович, что затевал. Лиза расстраивалась, а он отвечал, что слово божие проповедует по разрешению властей, не совершал и не собирается совершать ничего противозаконного.
В понимании Василия Ивановича все церковные обряды были вредными, он никак не хотел смириться с присутствием в селе попа, говорил об этом на всех районных совещаниях. Ему советовали соблюдать такт. Это еще больше распаляло Василия Ивановича, привыкшего во время своей спортивной карьеры принимать мгновенные решения. Была бы его воля, он собственноручно разобрал бы по бревнышку всю церковь, чтобы и следа от нее не осталось!
Василия Ивановича можно было осуждать, можно было не соглашаться с ним, но он действовал по внутреннему повелению. Именно такое впечатление осталось у Галинина после разговора с ним. Изъяснялся директор общими фразами, убедительных доводов не привел, но его негодование было неподдельным.
Жара в последние дни спала, и, хотя припекало по-прежнему, дышалось легко. На горизонте — там, где мутно вырисовывались хребты Сихотэ-Алиня, — все чаще и чаще собирались облака. Облетали листья, подолгу плавая в неподвижном воздухе. Оглянувшись, Галинин увидел звонницу с блестевшим на солнце крестом. Еще недавно с этого места она не проглядывалась. Летом на кладбище было много птиц. В тенистых кронах и кустах они устраивали гнезда, щебетали, пели с утра до вечера, а сейчас только дзинькали верткие синицы.
Остановившись на краю лужка, Галинин сел на кочку, расстегнул ворот подрясника, подставил солнцу лицо. Было тихо, пахло увядшей травой. Так он просидел несколько минут, предаваясь своим мыслям, убеждал себя, что появление Христа было вызвано конечно же переутомлением. Неожиданно вспомнил, что лег вчера не помолившись, даже лоб не перекрестил; с отвращением к себе решил: «Еще один грех совершил». Он ничего не видел, не слышал, испуганно вздрогнул, когда его окликнули.
— Даешь! — рассмеялся Ветлугин. — Если бы ты сейчас, к примеру, в секрете был, тебя любой немец прикончил бы.
Вместе с Ветлугиным были Лариса Сергеевна и Валентина Петровна. В легких ситцевых платьях они напоминали дачниц.