…Ленка познакомилась с любовником год и месяц тому назад. Это было первого или второго марта, муж ехал в Киев в командировку: нужно было согласовать с приятелем-коллегой Андреем Фесенко проект нового мини-завода по производству колбасок с паприкой и сыром. Взял с собой Ленку, чтобы подышала Киевом и не застаивалась в родных стенах, как конь в стойле. В три часа дня (Ленка до сих пор помнит это) они встретились на Михайловской площади: Ленка с мужем, Андрей с мобильным телефоном «Эрикссон» и хорошим знакомым — молодым художником… Художник был с девушкой, неприметной, как мышка. Ленке не понравилась ни девушка художника, ни его имя. Поэтому всю дорогу, пока они путешествовали по Киеву, она обращалась к нему в мыслях и вслух просто: «он».
С утра светило солнце, еще неловкое после зимней спячки, пахло городской весной, инфантильной и ужасно нежной, но к трем часам повалил снег. Он настойчиво пытался засыпать каменную диадему и плечи Великой княгини Ольги, бороды святых апостолов Андрея Первозванного, Кирилла и Мефодия, их вечную Книгу. Снег словно старался обратить каменных святых в свою снежную веру. Постояв недолго у памятника (за это время Ленка успела как следует разглядеть художника), несколько раз отогнав приставучих нищих, промышлявших поблизости, возле ворот Златоверхого Михайловского монастыря, они простились с Фесенко (тому срочно понадобилось куда-то спешить), а сами отправились лениво бродить по центру Киева.
Пройдя по Владимирской, прикалываясь друг над другом, потешно припорошенным мартовским снегом (в этот час они стали одного возраста и темперамента), они повернули возле оперного театра налево и спустились к Крещатику. Было воскресенье — день, когда главная улица города превращается в Мекку для пешеходов. Они шли по центру Крещатика среди разноцветных вязаных шапочек и воздушных шариков (Ленка заметила: Киев радуется жизни так, будто живет последний день), казацких усов и папах, среди ароматных гольфстримов духов, которыми, кажется, начинает пахнуть снег и брусчатка под ногами. Раза три останавливались: художник, дурачась, прикладывал палец к губам, потом вынимал из-за пазухи плоскую бутылку ужгородского коньяка, разливал в пластмассовые стаканчики. На левой стороне Крещатика, в ста метрах от Бессарабского рынка, уличный музыкант навевал тоску заунывной игрой на жалейке. Но коньяк делал свое дело: разгонял кровь, разгонял тоску…
Художник привел их в «Эру Водолея» — небольшой магазинчик эзотерики, что на Бассейной, в пяти минутах ходьбы от Бессарабского рынка. На ступенях, ведущих в полуподвальное помещение, пахло благовониями, изнутри доносился слабый звон. В магазине вела отсчет все та же уличная реальность, все та же эра третьего тысячелетия. Разве что немного медитативной музыки, конструирующей душу на свой лад, эзотерической литературы, а среди нее — стихов Элиота, прозы Кафки, нэцкэ, пищевых добавок и прочих опять же эзотерических или просто хорошо продаваемых вещей. Ленка купила кассету «Дип Форест», которую потом забыла в ресторане на Андреевском спуске.
Художник сообщил, что через двадцать минут открывается выставка его друзей в галерее «Триптих» на Андреевском спуске, и они, еще раз хлебнув ужгородского коньяка, рванули обратно — на Крещатик, по Владимирской, через Михайловскую площадь к Андреевскому спуску, на котором, идя в любом направлении, обязательно что-то приобретаешь. Они опоздали, открытие уже состоялось, шампанское было выпито, а помада подруг и поклонниц стерта со слегка впалых щек. Художник попросил молчать виновников торжества, а сам предстал прекрасным гидом в мире масляных пятен и мистификаций.
— …Неопознанная красота. Инсталляция на полу — «Багдад во время войны. Операция „Буря в пустыне“». Инсталляция на стене вверху — «Иерусалим. Стена плача». Когда слезы высыхают, остается одна соль. Ее кристаллы блестят на солнце разноцветным огнем. Большим запасом жизненных сил и радости… Инсталляция на стене справа — «Крематорий в Испании, родном городе Сальвадора Дали». Я ркие, детские краски — знак беспомощности, растерянности, наивной надежды, блаженства и слабости. Краски постаревших львов. Там есть улицы под дождем, номера домов, номера номеров, паруса, розовая зима, лиловая ночь, звезда юного Ильича, августовская звезда в перчатке, векторы, треугольники и застывший разноцветный воск. Это брызги святого храма, взорвавшегося от избытка настойчивых молитв. Молись светло, но с опаской. Минута молчания для искусства — art’stop. Колокольчик на двери звучит дважды — то эхо уходящего посетителя. Лучше быть похотливым, чем червивым. Керамика в вогнутом пространстве — попытка вспомнить Тунгусский метеорит. Свет тухнет. Прощай, космос, здравствуй, зимний киевский вечер! Коронованный Zipfer. Seit 1858… Ein Glas Heller Freude. Звезда в белой перчатке в белую петербургскую ночь. Скотч на рану души! Голый заводной механизм на желто-лимонном фоне. XX век в ширину и высоту. Пустая лодка в ананасовом желе. Бирюзовое небо над ночным кладбищем. Клад, б…, ищем! Бутылка черного вина, черный пудинг на обсыпанном мертвецки-бледной мукой столе. Мужчина в синей куртке закуривает неспешно на красной рыбе, висящей над спящим городом. Красной рыбы усом пленена нога мужчины. Но, слава Богу, есть зонт, который защитит от небесного ветра и возможных сомнений в нереальности происходящего. Но это совсем другой угол зрения. Свастика из карт. Рассыпалась. Из карт. Иск art. Искусства иск авторитарным будням…