Любовник снял ей на сутки место в двухместном номере в гостинице «Киев», что на Лыпской, в четверти часа ходьбы от Крещатика.
Уже в семь Ленка была в своем номере на 17 этаже. Любовник освобождался в восемь вечера, без пятнадцати девять они договорились встретиться. До свидания была целая дневная жизнь, и Ленке надо было ее чем-то занять. Первым делом Ленка заняла одну из двух пустых кроватей — ту, что стояла подальше от окна. Ленка боялась сквозняков наравне с супружеской изменой, хотя часто забывалась и изменяла своим страхам. Она открыла балкон и сделала шаг к раскинувшемуся под ней утреннему Киеву. Ветер взъерошил волосы, дохнул таким чем-то свежим и обещающим, что «винтер фреш» показалась вторсырьем. Ленка посмотрела вниз: крыши старых домов и вновь возведенных особняков и офисов показались ей незаправленными постелями, в которых совсем недавно ночь провела бурную ночь…
Крещатик был широким и сравнительно коротким, как шея борца. Накачанными мышцами, блестящими, словно от пота и масла, выглядели дома послевоенной постройки. В остальном все было очень мило: холеные лица женщин-киевлянок и растерянно-детские глаза приезжих баб, инфантильно-расслабленная молодежь, одетые с иголочки мужчины, а рядом или идущие навстречу девушки в неряшливо-дорогом «прикиде» — и бизнес-мены, и голд-герл с мобильными телефонами, прилипшими к ушам. Деревья с угрожающе набухшими почками, кое-где уже показывающими нежно-зеленые язычки, много рекламы сигарет, духов и увеселительных ночных заведений. Ленка любила машины и немного разбиралась в зарубежных марках. Тут и там она натыкалась взглядом на американские легковушки, в основном на «крайслеры», отчего-то это ее радовало. Возможно, причиной тому был летящий, очень ясный и одновременно свободный, непохожий на европейский дизайн авто. А возможно, оттого что все американское у Ленки ассоциировалось с мечтой, и самая главная мечта ее должна была сегодня сбыться…
Перейдя возле разрытого Майдана незалэжности Крещатик, Ленка пешком направилась к Андреевскому спуску. Сначала по какой-то улочке вверх, мимо ирландского паба и украинской корчмы, а потом по площади — мимо памятнику Великой княгине Ольги, святому апостолу Андрею Первозванному, святым равноапостольным Кириллу и Мефодию, мимо ворот вновь выстроенного Михайловского златоверхого монастыря… Дежавю наяву Ленку жутко возбуждало. Проходя мимо храма, Ленка вся затрепетала, взгляд потупила, но, упрямая или счастливая, от встречи с любовником отказываться не стала. Даже в мыслях. А тут еще, как нарочно, в конце Десятинной улицы — красавица Андреевская церковь, больше похожая на великосветскую примадонну, чем на кроткий храм. Странно, но именно вид Андреевской церкви, одновременно роскошный и легкий, придал Ленке уверенности в себе, вселил странную надежду на перемены.
Андреевский спуск до сих пор цокал подковами, и звону тому было свыше тысячи лет. Но даже если это не так, камень звучал для одной Ленки. Она определенно его слышала. Тем временем солнце, поднимаясь все выше, нарочно спотыкалось на стыках камней, шалило. Вот вниз, шелестя дорогими шинами, проехал «мерседес». Это был единственный знак современности. Ну разве что еще матрешки-«кучмы», в которых даже кич не смог перебить плохого вкуса великодержавного мужа-образа… А люди — они одинаковые во все времена. Любопытные, тщеславные, меркантильные, охочие до настоящего искусства и безвкусных безделушек. Так всегда: одни люди выставляются, другие покупаются на их дешевый спектакль. Вон они снуют вокруг картин, картинок, картиночек и карт Торо. Не боятся отдать деньги за фальшивую судьбу.
В одном месте Ленка купила кожаные сережки, длинные, как, казалось ей, ее любовь, в другом — нелепую глиняную фигурку. Сзади в фигурку можно было печально свистеть. Продавец — худенькая девушка с усталыми явно не от табака глазами — окрестила фигурку «тигракотом». Но Ленка, дунув в глиняный зад, немедленно дала новое имя — Пафнутий. Он был с выпученными, как у старого еврея, добрыми глазами и большими ушами, похожими больше на атрибуты рогоносца.
Потом Ленке стало наплевать на логику и географию города. Она слушалась ног, а ноги то и дело сбивались с пути, смущаемые шепотом сердца. А сердце шептало что-то нежное и грешное, не воспроизводимое в приличном обществе. Да пошло оно, общество, в одно место!
«…Ну, куда теперь? В ЦУМе была, мерила плащ за двести долларов на голое тело. Эх, я бы отдалась прямо в нем!.. И во Владимирском соборе была. Какие русские глаза у той Богоматери, что встала во весь рост над входящими. Старушка рядом сказала, что Васнецов расписывал. Но глубоко в собор побоялась заходить — ноги не несли или гордыня душу не пускала… А Ботанический сад?