Потом выпытывал у священника, известно ли ему, где сожгли убитых моих друзей, куда дели их пепел. Да тот, молодой, и сам не знал. Пришёл он сюда не так давно, на место священника, зверски убитого во время мятежа. У молодого и переночевал.
Окрылённый надеждой после посещения церкви, а может, своим упрямством, ещё две недели рыскал по округе, расспрашивал. Да люди не шибко болтали о том времени, видать, у многих совесть была не чиста. И не только тайна неразгаданная мучила меня, но и глубокое недоумение: почему же Бог в тот страшный год спас именно меня? На что ему я, обычный вояка, который с удалью сражается, а в свободное время, если завелось хоть немного деньжат, если добудет хотя бы бутылку вина, то с не меньшим удовольствием, чем дерётся в битве, напивается, бегает за юбками? Вот Пахомов - другой человек. Он искренно, со всем пылом защищал Родину. И не выгони его за дебоши... впрочем, есть ли где офицер, что откажется от вина?.. Он бы сейчас али чуть погодя умер, то непременно лёг б костьми на поле битвы, лёг, защищая Русь-матушку. Конечно, страна родная и мне милее, да поболее, чем страны дальние, но такого пыла, как у Семёна Ильича, у меня не было. А Симёнов был красавец и герой, настоящий герой! Он бы много наград добыл, много подвигов совершил, много дам бы соблазнил, если б не гнил его прах, забытый всеми, где-то здесь, на сырой земле... даже не похоронили их по-христиански... нелюди!
Не так уж и много времени утекло с того проклятого дня, но этим измученным голодным нищим людям было наплевать на двух отважных офицеров, погибших где-то в этой местности. Я сколько ни искал, так и не нашёл ни единой подсказки, ни малейшей зацепки, ни тоненькой ниточки. Да и здоровье моё заметно ухудшилось. Если не вернусь в город, к лекарям, то и помру тут в ближайшую неделю-две. А жить хотелось... Вот никчёмный я человек, товарищей не защитил, а жить хотелось... Чёрт её знает, эту жизнь: отчего мы так цепляемся за неё, хотя ещё недавно нам было всё равно, есть она или нет?
Мучимый совестью, тоской по погибшим, вернулся в ту проклятую деревню, самую нищую, самую страшную из всех в округе, выбрал один дом, бедный, многолюдный, чьё население, впрочем, продолжало быстро сокращаться, да отдал им свою лошадь, купленную на дядины деньги. Попросил, чтоб они и другим хоть как-то помогли вспахать. Крестьянин, ошалевший от радости, поклялся Божьей матерью. Какая уж там Богоматерь, если у него у самого дети мрут от голода? Впрочем, Бог ему судья. Все деньги, что были, роздал самым нищим. Сначала часть утаил, потом и её отдал. Насилу удрал от благодарных людей, ночью, нарочно, чтоб не знали. Себя решил отдать в Божьи руки: если будет на то его воля, то дойду до Петербурга, а нет, сгину по дороге, в объятиях моей многострадальной Родины. Чем я хуже их, этих измученных людей? Чем я лучше их? Да и мысль, что сдохну тут, неподалёку от товарищей, грела мою смятенную душу.
Я добрёл до деревни, где была ближайшая церковь, рухнул без чувств. Кажется, потом валялся в горячке и бредил. Но Бог был милостив. Или же я ему зачем-то был нужен? В общем, меня подобрал молодой священник, выходил. Ну да не век ж пользоваться его добротой! Сбежал, когда смог стоять на ногах. Тайком, пока хозяин был на службе.
У околицы толстая сварливая баба лаялась со знакомым мне юродивым.
- Ты почто у меня кусок хлеба украл, нелюдь? - орала она.
- Не кричи, добрый человек, - миролюбиво отвечал оборванец, - Ты же сама понимаешь, что всякому доброму человеку нужно хоть иногда поесть хлеба! А у тебя он вкусным был, вот меня бес и попутал...
- Ах, он вкусным был!
- Да успокойся, добрый человек! - продолжал юродивый ласково, - Ежели чем могу отплатить, то попроси - помогу!
Проходя мимо них, я проворчал себе под нос:
- У него и Пугачёв, небось, был добрым человеком!
Мужчина расслышал, радостно ответил:
- И он добрый человек: перед казнью поклонился честному народу и прощенья попросил: "Прости, народ православный!".