Сара слегка пожала плечами.
— Ты дотрагивался до пилота.
Я нахмурился, вспомнив, как Джекоб расспрашивал Карла про самолет. Мне опять виделось в этом больше глупости, нежели тонкого расчета.
— Если тебя вдруг заподозрят, — проговорила Сара, — полиции не составит никакого труда вычислить, что ты был там. Достаточно будет волоска с твоей головы, крохотной ниточки из твоей куртки.
Я развел руками.
— Но почему ты думаешь, что кто-то меня заподозрит?
Она тут же ответила, хотя в этом и не было нужды. Я уже знал, что она скажет.
— Из-за Джекоба и Лу.
— С Джекобом проблем не будет, — заверил я, хотя до конца и не был в этом уверен. — Он все сделает так, как я скажу.
— А Лу?
— Пока деньги в наших руках, мы сможем и его контролировать. Всегда можно будет припугнуть его, пообещав сжечь их.
— А потом, когда поделим деньги?
— С ним, конечно, будет связан некоторый риск. Но тут уж никуда не денешься.
Наморщив лоб, она сдвинула брови.
— В общем-то, это не такая уж большая цена, которую придется заплатить, — сказал я.
Она так ничего и не ответила.
— Мы всегда успеем сжечь деньги, Сара. По-моему, глупо отказываться от них сейчас, когда еще ровным счетом ничего не прояснилось.
Сара продолжала молчать, но я чувствовал, что в глубине души она приняла решение. Я поставил кочергу на место, потом вернулся и присел на корточки возле груды денег. Сара на меня не смотрела. Она разглядывала свои руки.
— Ты должен вернуться к самолету, — наконец проговорила она, — и оставить там часть денег.
— Что? — Я не понял, что она имела в виду.
— Только часть. Отправишься завтра рано утром, так, чтобы твои следы к вечеру замело.
— Так мы оставляем деньги? — Я почувствовал, как разливается во мне сладкое волнение.
Она кивнула.
— Мы подложим в самолет пятьсот тысяч, а остальное оставим себе. Таким образом, когда самолет все-таки найдут, никто не заподозрит, что на месте крушения кто-то уже побывал.
— Но это же огромная сумма!
— Тем не менее мы вернем именно столько.
— Полмиллиона долларов!
Сара снова кивнула.
— Зато остаток будет удобнее делить на три части.
— С таким же успехом можно отнести и двести тысяч.
— Этого недостаточно. Пятьсот тысяч — это то, что нужно. Ни один человек не пройдет мимо таких денег. И это отведет от нас любые подозрения.
— Я не думаю… — начал было я, но она оборвала меня.
— Пятьсот тысяч, Хэнк. Или мы возвращаем всю сумму полностью.
Я поднял на нее взгляд, удивленный ее властным тоном.
— Жадность — вот что нас погубит, — проговорила она.
Я на какое-то время задумался над ее словами, потом согласился.
— Хорошо. Пусть будет пятьсот тысяч.
Я тут же отсчитал пятьдесят пачек, словно опасаясь, что она передумает, и сложил их к ее ногам, как подношение к алтарю; остальные деньги убрал в рюкзак. Сара, сидя в кресле, молча наблюдала за мной. Когда рюкзак был полон, я, подтянув веревку, завязал его и улыбнулся ей.
— Ты счастлива? — спросил я.
Она сделала уклончивый жест рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи.
— Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы нас поймали, — сказала она. — Вот что крайне важно.
Я покачал головой и потянулся к ней, намереваясь взять ее за руку.
— Нет, — уверенно произнес я. — Мы не допустим этого.
Сара хмуро посмотрела на меня.
— Ты обещаешь, что сожжешь их в случае хотя бы малейшей опасности?
— Да, — ответил я и показал на камин. — Сожгу прямо здесь.
Я спрятал мешок с деньгами под нашей кроватью, загнав его к самой стенке и заслонив двумя пустыми чемоданами.
Мы долго не ложились спать, засидевшись у телевизора — шла трансляция новогоднего шоу. Когда оркестр заиграл мелодию «Доброе старое время», Сара принялась подпевать; голос у нее был высоким и дрожащим, но на удивление приятным. Мы пили шипучий сидр — безалкогольный, из-за ее беременности; в полночь мы подняли бокалы и пожелали друг другу всего самого наилучшего в наступающем году.
Перед сном мы занялись любовью — нежно, не спеша; Сара склонилась надо мной, ее тяжелый выпуклый живот опустился на мой плоский, полные груди нависали прямо над моим лицом. Я осторожно обхватил их руками, кончиками пальцев сдавливая соски, пока она не застонала — звук был приглушенный, низкий, какой-то утробный. В этот момент я почему-то подумал о ребенке, представил, как он сейчас барахтается в водяной пене, ожидая своего часа, чтобы явиться на свет, и этот образ, как это ни покажется странным, наполнил меня эротическим волнением, которое разлилось по телу сладкой дрожью.