Думая о родителях, я почему-то всегда пытался представить их молодыми — как мы с Сарой, — только-только начинающими свою совместную жизнь. Это было скорее игрой воображения, нежели воспоминанием: ведь я родился незадолго до того, как дела у них начали приходить в упадок, так что запомнились мне они уже стареющими, чрезмерно пьющими, махнувшими рукой на хозяйство, которое буквально разваливалось на глазах.
В последний раз, когда я видел отца живым, он был пьян. Как-то утром он позвонил мне в магазин и с робостью и смущением в голосе попросил меня заехать как-нибудь, проверить его бухгалтерию. Я с радостью согласился, тоже испытав легкое смущение, но вместе с тем и приятное волнение, потому что отец никогда раньше не обращался ко мне за помощью.
В тот вечер прямо с работы я отправился на ферму. У отца был небольшой кабинет, куда можно было попасть прямо из кухни, и там, за ветхим карточным столиком, который служил ему рабочим местом, я просидел минут пятьдесят, распутывая его финансовые дела. Отчетность хранилась в огромных размеров кожаной папке. Здесь лежала куча каких-то торопливо выписанных счетов, ведомостей, в которых одна колонка цифр налезала на другую, а на полях были нацарапаны какие-то отметки. Отец делал записи чернилами и, когда ошибался — а это случалось довольно часто, — просто перечеркивал цифры, а не стирал их. Даже беглого взгляда на эту путаную бухгалтерию было достаточно, чтобы убедиться в том, что с фермой родителям придется расстаться.
Я знал, что дела у них идут неважно, знал это всегда, сколько себя помнил, но никогда не мог представить, что все так из рук вон плохо. Они были должны буквально всем: энерго- и водоснабжению, телефонной и страховой компаниям, доктору и правительству. Счастье, что они не держали стада, а то задолжали бы и магазину «Рэйклиз», где я работал. Я нашел неоплаченные счета за ремонт техники, а также за топливо, семена и удобрения. Впрочем, это было полбеды: счета можно было бы со временем оплатить, так что и не пришлось бы расставаться с фермой. Можно было бы заложить собственность под банковскую ссуду, но все дело в том, что больше всего отец задолжал именно банку. Он уже заложил и перезаложил и дом, и землю, и вот теперь — это было делом нескольких недель — ему предстояло лишиться и того, и другого.
Я немного поработал, привел в порядок записи, выделил доходы и расходы, подвел баланс. Отец сидел на стуле у меня за спиной и, заглядывая через мое плечо, следил за тем, что я делаю. Родители уже поужинали, и сейчас он потягивал виски из стакана для сока. Дверь кабинета оставалась открытой, и нам было слышно, как на кухне мать моет посуду. Когда я наконец отложил карандаш и обернулся к отцу, он с улыбкой посмотрел на меня. Отец был высоким, крепкого телосложения мужиком, с внушительным пузом, со светлой редеющей шевелюрой. Глаза у него были маленькие, светло-голубые. Когда он порядком накачивался, из них сочились ручейки слез.
— Ну что? — спросил он.
— Тебя лишат права выкупа заложенного имущества, — сказал я. — Думаю, сроку тебе дадут только до конца года.
Мне показалось, что он был готов к такому приговору; во всяком случае, для него это не было неожиданностью, ведь наверняка банк бомбил его подобными угрозами уже не один месяц. Но, думаю, он надеялся, что я отыщу какую-нибудь лазейку, которую сам он, не слишком образованный да к тому же не искушенный в бухгалтерских тонкостях, мог и проглядеть. Он поднялся со стула, подошел к двери и захлопнул ее. Потом вернулся на свое место.
— Что можно предпринять? — спросил он.
Я развел руками.
— Думаю, что ничего. Слишком поздно.
Отец, нахмурившись, задумался.
— Ты хочешь сказать, что столько времени копался в этих расчетах и так и не нашел, за что зацепиться, чтобы выручить нас?
— Отец, вы задолжали кучу денег. Расплатиться с долгами вам не под силу, и, когда кредиторы окончательно убедятся в этом, ферму отберут.
— Ферму у меня не отберут.
— Ты говорил с банком? Разве они…
— Банки… — фыркнул отец. — Ты думаешь, я соглашусь уступить банку свою ферму?
Только тогда до меня дошло, что он пьян — не вдрызг, конечно, но достаточно, чтобы чувствовать, как теплом разливается в крови алкоголь, притупляя сознание и взвинчивая нервы.
— У тебя нет выбора, — сказал я, но он отмахнулся от моих слов.
— У меня полно всяких вариантов. — Поставив на стул свой стакан, отец встал. — Ты видишь только цифры, но это далеко не все.