Я кивнул.
— А почему ты не сказал мне об этом раньше?
Я попытался придумать более или менее правдоподобное объяснение.
— Я боялся тебя напугать.
— Напугать?
— Ну, огорчить.
Сара ничего не сказала в ответ. Она о чем-то думала — видимо, переосмысливала ситуацию с учетом нового сценария, и от ее напускного спокойствия мне стало не по себе.
— Ну, и как? — спросил я.
Она на мгновение задержала на мне взгляд. Мысли ее все еще были далеко.
— Что как?
— Тебя это огорчило?
— Это… — начала она. И задумалась, подыскивая подходящее слово. — Что уж теперь говорить, что сделано — то сделано.
— Ты серьезно?
— Вообще-то, я не приветствую твой поступок, но, раз уж так случилось, я, по крайней мере, могу тебя понять.
— Но ты считаешь, было бы лучше, если бы я оставил его в живых?
— Не знаю, — ответила она. Потом покачала головой и добавила: — А впрочем, нет. Тогда бы мы лишились денег. А Джекоба арестовали бы.
Я на мгновение задумался над ее словами и, вглядываясь в ее лицо, ожидал дальнейшей реакции.
— Ты бы поступила так же? Если бы оказалась на моем месте?
— О, Хэнк. Разве я могла бы…
— Я лишь хочу знать, возможно ли это в принципе.
Она закрыла глаза, словно пытаясь представить себя склонившейся над телом Педерсона, с шарфом в руке.
— Может быть, — наконец произнесла она еле слышно. — Пожалуй, да.
Я не поверил своим ушам, мой мозг отказывался воспринимать услышанное, и все же в глубине души я чувствовал, что такое возможно. Она могла бы убить — так же, как это сделал я. В конце концов, мне никогда даже в голову не приходило, что Джекоб способен сбить Педерсона с ног, потом ударить его ногой в грудь и по голове. Более того, разве мог я когда-нибудь представить себя в роли душителя? Нет, конечно же, нет.
Я содрогнулся при мысли о том, что не только не в состоянии предугадать, как поведут себя в той или иной ситуации близкие мне люди, но даже сам действую спонтанно и подчас неосознанно. Это не предвещало ничего хорошего; все говорило за то, что мы оказались в непривычной для нас ситуации и словно бродим по незнакомой местности без карты. Похоже, мы были обречены.
— Джекоб не знает? — спросила Сара.
Я покачал головой.
— Я сказал ему.
Сара поморщилась.
— Зачем ты это сделал?
— Он был совершенно невменяем. Плакал. Я подумал, что, возможно, ему станет легче, если он узнает, что мы виноваты оба.
— Он же использует это против тебя!
— Использует против меня? И каким же образом? Если что и случится, так только с нами обоими.
— Особенно если ты станешь угрожать ему. Он ведь пойдет к Лу, и они выстроят на этом заговор против нас.
— Это уже паранойя, Сара. Все это плод твоих фантазий.
— У нас ведь есть секреты от Джекоба, не так ли?
Я кивнул.
— А у вас с Джекобом есть секреты от Лу?
Я опять кивнул.
— Так почему же ты не можешь поверить в то, что и у Джекоба с Лу тоже есть секреты от нас?
Я не знал, что ей ответить.
Поздно вечером, около одиннадцати, из далекого Майами позвонила Милли, мачеха Сары. Родители Сары, так же как и мои, оба умерли. Мать — когда Сара была еще очень юной, а отец — вскоре после нашей свадьбы.
Милли вошла в их семью, когда Сара была еще подростком, но они так никогда и не стали близки. В последний раз они виделись на похоронах моего тестя. Раз в месяц они беседовали по телефону: впрочем, эти разговоры были, скорее, ритуалом, данью семейной традиции, а вовсе не вызваны желанием услышать друг друга.
Сара выросла в южном Огайо, на самой границе со штатом Кентукки. Милли работала сиделкой в больнице, где медленно умирала от лейкемии мать Сары. Там-то она и познакомилась с ее отцом, своим будущим мужем. Милли была родом из Западной Вирджинии и, даже прожив целых десять лет в Майами, не избавилась от легкого южного акцента, который Сара тут же подхватывала от нее, стоило им пуститься в разговор.
Их беседы по телефону были, по сути, длинными монологами: Милли с манерной медлительностью рассказывала светские новости, плакалась по поводу того, что ветшает Майами вообще и ее жилой комплекс в частности, а заканчивала свое повествование неизменной парой анекдотов из жизни отца Сары. Сара же говорила о своей беременности, обо мне и холодной погоде, что стоит в наших краях, пересказывала то, что прочитала недавно в газетах или видела по телевизору. Они никогда не задавали друг другу вопросов, поскольку ответы их не интересовали. Монолог каждой длился минут двадцать, потом, словно у них был заранее согласован лимит времени, женщины прощались и вешали трубки.