Она бросила на меня угрюмый взгляд.
– Бегство будет означать признание. Именно на этом нас и поймают Что сделано – то сделано, теперь нам остается лишь ждать и надеяться на лучшее.
По улице проехала машина; Сара проводила ее взглядом, наблюдая за ней в зеркальце заднего вида. Когда она вновь заговорила, голос ее прозвучал очень тихо.
– Доктора полагают, что он умрет.
– Но я не хочу, чтобы он умирал, – воскликнул я. И не потому, что действительно так думал, просто на душе было легче от этих слов.
Сара повернулась и в упор посмотрела на меня.
– Мы можем выстоять, Хэнк, но только если будем предельно осторожны. Мы не вправе позволить себе переживать по поводу случившегося. Все это нужно рассматривать как несчастный случай. У нас не было выбора.
– Но то, что произошло с Джекобом, нельзя назвать несчастным случаем.
– Ты не прав. С того момента, как Лу схватился за ружье, события развивались именно по сценарию несчастного случая. Нашей вины в этом нет.
Она коснулась щечки Аманды, и ребенок наконец затих. В машине как-то сразу стало просторнее без ее плача.
– То, что мы совершили, само по себе ужасно, – продолжала Сара. – Но это не значит, что мы отъявленные негодяи и грешники и не имели права так поступить. Мы спасали себя. Каждый твой выстрел был самозащитой.
Убрав с лица упавшую прядь волос, она взглянула на меня, ожидая ответа. И я понял, что она была права в своих рассуждениях. Именно такими словами можно было убедить себя в том, что все наши действия были оправданны и простительны, что их жестокость диктовалась не нашим желанием, но ходом событий, развитием ситуации, заложниками которой мы невольно оказались. Да, действительно, мы не являлись виновниками трагедии, а были лишь еще двумя несчастными в списке ее жертв. Только уверовав в это, можно было продолжать жить, обрести душевный покой.
– Ты согласен со мной? – прошептала Сара.
Я посмотрел на Аманду, на ее кругленькую головку и крошечные пальчики и почувствовал, как спадает напряжение.
– Согласен, – шепнул я в ответ.
Мы как раз выбирались из пикапа, когда темноту гаража прорезал луч света. К дому подъезжала машина. Я обернулся и, щурясь, пытался разглядеть ее.
– Это полиция, – сказала Сара.
Услышав это, я почувствовал, что силы меня покидают. Если я и испугался, то лишь на уровне подсознания. «Джекоб заговорил, – пронеслось в голове. – Они пришли, чтобы арестовать нас». Мысль эта, едва родившись, тут же меня покинула. Я был слишком измотан, чтобы реагировать на подобные предостережения, слишком близок к пределу своих физических возможностей.
Фары погасли, и полицейская машина обрела видимые очертания, зловещей тенью вырисовываясь в глубине подъездной аллеи. Хлопнула дверца.
До меня донесся мой собственный стон.
– Тсс, – произнесла Сара. Она протянула ко мне руку. – Они пришли лишь за тем, чтобы сказать, что он умер.
Но она ошиблась.
Я заставил себя двинуться по аллее; возле полицейской машины меня поджидал помощник шерифа, похожий на сельского парнишку.
Он заехал, чтобы передать нам собаку Джекоба.
Сара подогрела оставшуюся лазань. Мы ели за кухонным столом, сидя напротив друг друга. Мэри-Бет тоже положили в миску немного лазани, но пес есть отказался. Он лишь обнюхал еду и, подвывая, вышел из кухни. Пока мы ужинали, слышно было, как он бродит по дому.
– Наверное, ищет Джекоба? – предположил я. Сара подняла на меня взгляд.
– Успокойся, Хэнк, – сказала она. – Не надо. Я вновь уткнулся в тарелку. Лазань напоминала мне о последнем ужине с братом. Я ощутил всплеск эмоций – не то чтобы меня охватила грусть или сознание собственной вины, просто в груди разлилось какое-то необъяснимое тепло. Я был слишком утомлен, чтобы плакать, да и Сару волновать мне не хотелось.
Она встала из-за стола и отнесла свою тарелку в раковину.
Аманда опять расхныкалась. Но нам сейчас было не до нее.
В кухню забрел скулящий пес.
Я на какое-то время замер, обхватив голову руками и уставившись в тарелку. Когда я зажмурился, перед глазами возникла картонка с диаграммой состояния Джекоба, которую держал в руках доктор.
Сара пустила воду.
Перед глазами поплыли красные круги.
Очнулся я в спальне, чувствуя себя совершенно разбитым. Тело было словно налито свинцом и намертво привязано к матрацу. Я подумал, что в кровать меня, должно быть, перенесла Сара. Вспомнить я так ничего и не смог. Я лежал нагишом; одежда моя была сложена на стуле в другом конце комнаты.
Судя по тому, что сквозь шторы в комнату просачивался серый свет, уже наступило утро. Поворачиваться, чтобы взглянуть на часы, не хотелось. Я был в совершенной прострации. Чувствовал, как чуть ныло ребро – там явно намечался синяк, – именно в том месте, куда отдавало ружье при выстреле.
Потом я расслышал, что звонит телефон. Внизу Сара сняла трубку, что-то негромко ответила. Разобрать, о чем она говорит, я не мог.
Собака продолжала скулить, хотя теперь казалось, что ее завывания доносятся откуда-то издалека, возможно, даже со двора.
Я начал было приподниматься, но, заслышав шаги Сары на лестнице, обессиленно рухнул обратно на подушку. Полусонный, еще даже не продрав глаза, я следил за тем, как она входит в спальню.
Уже по тому, как она двигалась, я мог сказать, что Сара считает меня спящим. Сначала она, подойдя к окну, уложила Аманду в колыбельку. Потом вернулась к кровати и начала очень медленно раздеваться. Сквозь ресницы я разглядывал ее тело, которое она постепенно обнажала: сначала сняла свитер, потом носки, джинсы и, наконец, нижнее белье.
Груди ее разбухли от молока; она уже сумела почти полностью сбросить вес, набранный за время беременности. Тело ее обрело стройность, стало упругим и красивым.
Аманда опять расплакалась, словно подражая собаке, которая сидела под окном и тихонько и заунывно скулила.
Сара перевела взгляд с меня на колыбельку и обратно. Она, казалось, колебалась; потом все-таки резко сняла серьги и положила их на тумбочку возле кровати. Они еле слышно звякнули, соприкоснувшись с деревом.
Обнаженная, она скользнула под одеяло и тесно прижалась ко мне, рукой обвив мою шею. Я лежал не двигаясь. Кожа ее была мягкой и душистой, и рядом с ней я почувствовал себя немытым. Сара легким поцелуем коснулась моей щеки, потом губами ткнулась мне в ухо.
Еще до того, как раздался ее шепот, я угадал, что она сейчас скажет. Но все равно выжидал. Волнуясь, как будто готовился к сюрпризу.
– Он умер.
8
Репортерам понадобилось тридцать шесть часов, чтобы разыскать мой дом. Должно быть, они поначалу предположили, что я живу в Ашенвиле, а не в Дельфии, а может, просто решили соблюсти приличия и выждать. Как бы то ни было, в воскресенье днем масс-медиа прибыли в полном составе: передвижные станции из Толидского телецентра, по одной от каждого канала – одиннадцатого, тринадцатого и двадцать четвертого, и одна из Детройта, с пятого канала; репортеры и фотокорреспонденты из «Толидо блейд», детройтской «Фри пресс», кливлендской «Плейн дилер».
Репортеры оказались на удивление вежливыми. В дверь не ломились, не заглядывали в окна, не тормошили соседей, а терпеливо ждали нашего появления. Когда мы въехали на аллею, они плотно обступили нашу машину, фотографируя и выкрикивая вопросы. Мы прошли в дом, опустив головы. Вряд ли репортеры ожидали чего-то иного.
В последующие дни их ряды заметно поредели. Первыми, в тот же вечер, уехали телевизионщики, следом за ними, один за другим, потянулись и газетчики, пустившись в погоню за новыми сенсациями, пока, наконец, к концу недели, двор совсем не опустел. Внезапно стало очень тихо, и лишь темные овальные отпечатки подошв на снегу да помятые пластиковые стаканы и обертки от сандвичей, валявшиеся вдоль обочины, напоминали о недавнем нашествии.