Никогда раньше мне не доводилось участвовать в аукционе, и, когда действо началось, я стал с интересом присматриваться к тому, как торгуются другие. Люди просто поднимали руки, когда ведущий выкрикивал цену; к победителю подходила дама с блокнотом, отводила его в сторону и писала для него какую-то информацию.
В торгах по кондоминиуму во Флориде помимо меня участвовали лишь трое. Цена плавно скользила вверх, перешагнув отметку в двадцать тысяч. По мере ее приближения к тридцати тысячам я все больше нервничал и даже уже начал смиряться с мыслью, что дом мне не достанется, как вдруг мои соперники разом охладели к сделке, и я закончил торг, выиграв на сумме в тридцать одну тысячу долларов.
Дама с блокнотом увлекла меня в сторонку. Она была молода, с тонкими чертами лица и короткими черными волосами. На именной бирке, приколотой к груди, я прочел, что зовут ее мисс Хастингс. Говорила она очень быстро, почти скороговоркой, объясняя, что мне делать дальше.
Она протянула мне открытку. Я должен был переслать чек на полную стоимость покупки по указанному в ней адресу в течение следующей недели. Получатель платежа в течение десяти рабочих дней обязался оформить все необходимые документы. По истечении этого срока, но никак не раньше, я мог зайти по указанному адресу и получить свою собственность – в данном случае документы на право владения домом. Закончив рассказывать и дождавшись, пока я запишу свое имя, адрес и номер телефона, она оставила меня, направившись к следующему покупателю.
Я вернулся на свое место и попытался разобраться в своих чувствах. Только что я связал себя обязательством выплатить тридцать одну тысячу долларов – почти все налги сбережения. С одной стороны, это казалось чудовищной глупостью. Но, сравнивая стоимость моей покупки с той суммой, что мы прятали под кроватью, смешно было переживать из-за таких мелочей. И кроме того, я совершил выгодную сделку – купил такое чудное местечко и всего лишь за десять процентов оценочной стоимости. В конце концов, я ведь четырежды миллионер; пожалуй, мне пора уже выступать в роли солидного покупателя. Вскоре я уже был вполне удовлетворен собственным приобретением, так что в моей походке, пока я пробирался к выходу, появилась некоторая развязность, и мне даже захотелось иметь трость, чтобы помахивать ею при ходьбе.
Моим следующим подарком Саре был огромный рояль. О нем она мечтала с детства. Она не умела играть, так что рояль был ей нужен вовсе не для музицирования – просто, как я думаю, он был для нее неким символом благополучия и достатка, и сейчас момент казался мне самым подходящим для такого подарка.
Я ездил по близлежащим магазинам, обзванивал с работы более дальние, всякий раз удивляясь, как дорого стоят рояли. До этого я не имел ни малейшего представления о цене этого инструмента, да и никогда не задумывался над этим. Я завершил свои поиски, отыскав уцененный рояль, который имел дефект полировки – на крышке расплылось большое, величиной с ладонь, пятно. Рояль обошелся мне в две тысячи четыреста долларов, что, собственно, и составляло остаток на нашем счете.
Я договорился, чтобы инструмент доставили утром двенадцатого марта. Сара в этот день работала. Рояль внесли трое грузчиков – он был без ножек – и быстро собрали его в гостиной. Чудовищных размеров, он выглядел нелепо в этой комнате и вдобавок ко всему заслонял собой всю остальную мебель. Но я остался доволен. Было в нем нечто особенное, что не могло оставить Сару равнодушной; к тому же я не сомневался в том, что в нашем будущем доме он будет смотреться куда лучше.
Я приколол к чехлу, которым прикрыл рояль, красный бант. Рядом с бантом пристроил страничку из каталога с фотографией и описанием нашего будущего владения во Флориде. Потом сел и стал ждать возвращения Сары.
Пожалуй, большее впечатление на Сару произвел рояль, нежели кондоминиум: возможно, сыграло свою роль его физическое присутствие – он стоял в комнате такой большой, осязаемый, его клавиши можно было тронуть, извлечь из них звук; на этом фоне картинка какого-то домика, находящегося за тысячи миль от нас, безусловно, проигрывала. Рояль был реальностью, в то время как дом оставался не более чем обещанием.
– О, Хэнк, – воскликнула Сара тотчас, как увидела рояль, – ты доставил мне такое удовольствие.
Она тут же отбарабанила мелодию «Когда являются святые» – единственную, которую знала. Подняв крышку, осмотрела струны. Потом нажала на педали, пробежала руками по клавишам. Сара попыталась сыграть для Аманды «Братца Жака», но у нее это плохо получалось, и каждый раз, как она брала фальшивую ноту, ребенок начинал плакать.
Уже поздно вечером – после вручения подарков, праздничного ужина, который я сам приготовил – курица по-корнуоллски с подливкой и гарниром из зеленых бобов и картофельного пюре, двух бутылок вина, – мы занялись любовью прямо на крышке рояля.
Идея принадлежала Саре. Меня беспокоило то, что рояль может не выдержать нашего веса, но Сара, раздевшись, быстро взобралась на крышку и вытянулась на ней, оперевшись на локти и широко расставив ноги.
– Иди ко мне, – с улыбкой поманила она. Мы оба были немного пьяны.
Я освободился от одежды и медленно, все время прислушиваясь, не похрустывают ли ножки инструмента, взобрался наверх и склонился над Сарой.
Это был незабываемый сеанс секса. Пустоты рояля эхом вторили нашим стонам и возвращали их нам в несколько измененной тональности, добавляя резонанса и сочности, обволакивая мягкой вибрацией туго натянутых струн.
– Это начало нашей новой жизни, – прошептала Сара в разгар любовных ласк, прижавшись губами к моему уху, так что дыхание ее выплескивалось шумно и страстно, как у подводного пловца.
Кивнув в знак согласия, я уперся коленом в крышку рояля, и мощная конструкция, казалось, застонала – долгое скорбное эхо пронеслось по деревянному корпусу, и его вибрация дрожью отозвалась в наших обнаженных телах.
Когда мы закончили, Сара достала из шкафа в коридоре бутыль полировальной жидкости и стерла с крышки капельки нашего пота.
В понедельник, во время перерыва на ленч, я заскочил на кладбище и не спеша обошел несколько могил, на надгробных плитах которых прочитал знакомые имена – Джекоба, родителей, Педерсона, Лу, Ненси, Сонни.
Был серый, облачный, ненастный полдень, небо низко нависало над землей и давило своей тяжестью. Веяло какой-то безысходностью и пустотой. За церковным кладбищем маячил лишь горизонт. На могиле Педерсона лежал букет хризантем; желтые и красные, они больше походили на пятна краски, которую выплеснул на надгробие проходивший мимо вандал, чем на символ искренней скорби, коим и было их предназначение.
В церкви Сэйнт-Джуд кто-то репетировал на органе. Его низкие утробные звуки проникали сквозь толстую кирпичную стену и угнетали своей монотонностью.
Снег за то время, что прошло после похорон, так ни разу и не выпал, и новые надгробия выделялись огромными черными глыбами.
Когда я был маленьким, смерть представлялась мне неким водоемом. Чем-то похожим на лужу – может, чуть темнее и глубже; и когда ты подходил к ней, она притягивала тебя к себе и засасывала в свой глубины. Не знаю, откуда взялся именно этот образ, но жил он в моем сознании довольно долго – пожалуй, лет до десяти-одиннадцати. Возможно, он возник из рассказов матери, когда она пыталась объяснить нам таинство смерти. Если так, то, значит, и Джекобу смерть являлась именно в этом образе.