Она уставилась на меня, и постепенно сердитое выражение исчезло с ее лица. Я словно видел, как крутятся мысли в ее голове, как выстраивает она логическую цепочку.
– Деньги не мечены, Хэнк.
Я не стал спорить; я знал, что в этом нет необходимости. Теперь Сара уже понимала, о чем идет речь.
– Как можно было их пометить? – спросила она. Мысленно я все прокручивал свои действия после того, как убил женщину. Я был измотан до предела, голова раскалывалась, и мне опять стало казаться, что я упустил из виду что-то очень важное.
– Ты становишься параноиком, – сказала Сара. – Если бы они были мечеными, об этом написали бы в газете.
– Я разговаривал с агентами ФБР. Они сами мне это сказали.
– Может, они подозревают, что деньги взял ты. И пытаются запугать тебя.
Я печально улыбнулся ей и покачал головой.
– Они бы обязательно упомянули об этом в газете, Хэнк. Я просто уверена.
– Нет, – сказал я. – Это ловушка. Именно так они рассчитывают найти тех, кто присвоил себе эти деньги. Перед тем как отдать выкуп, они переписали серийные номера, и все банки уже начеку. Как только мы начнем тратить деньги, нас тут же разоблачат.
– Но это просто физически невозможно. Ведь там было сорок восемь тысяч банкнот. И жизни не хватит, чтобы их все переписать.
– Они переписали не все. Только пять тысяч.
– Пять тысяч?
Я кивнул.
– Так, значит, с остальными все в порядке?
Я догадался, куда она клонит, и покачал головой.
– Их ведь не различишь, Сара. Один шанс из десяти, что банкнота, которую мы потратим, окажется меченой. Мы не можем так рисковать.
Огонь, полыхавший в камине, отбрасывал мерцающие блики на ее задумчивое лицо.
– Я могла бы устроиться на работу в банк, – проговорила она. – И выкрасть список номеров.
– В обычном банке ты его не найдешь. Он может храниться лишь в Федеральном резервном банке.
– В таком случае я могла бы устроиться в один из его филиалов. Скажем, в Детройте?
Я вздохнул.
– Остановись, Сара. Все кончено. Ты лишь усугубляешь тяжесть ситуации.
Нахмурившись, она уставилась на матрац из денежных пачек.
– Я уже разменяла одну бумажку, – печально сказала она. – Сегодня днем.
Я полез в карман и достал стодолларовую банкноту. Развернув, я передал ее Саре.
Она на несколько секунд замерла, уставившись на нее. Потом перевела взгляд на мои сапоги.
– Ты убил его?
Я кивнул.
– Все кончено, любимая.
– Как ты это сделал?
Я рассказал ей, как все произошло: как позвонил в полицию и заявил о подозрительном типе; как кассир гнался за мной, когда я попытался его ограбить; как я ударил его мачете. Задрав рубашку, я хотел показать ей синяк, но при тусклом свете она не разглядела его. Сара прервала меня до того, как я подобрался к убийству женщины.
– О, Боже, Хэнк! – воскликнула она. – Как же ты мог это сделать?
– У меня не было выбора. Я знал одно: мне необходимо вернуть деньги.
– Нужно было оставить все как есть.
– Он бы обязательно вспомнил тебя, Сара. Вспомнил ребенка, твою историю о подаренной банкноте. И нас бы очень быстро вычислили.
– Он не знал, кто…
– Тебя показывали по телевизору на похоронах Джекоба. Он бы дал твое описание, и кто-нибудь непременно бы вспомнил тебя. И сопоставил все факты.
Сара задумалась. Шкура опять соскочила с ее плеча, но она не обратила на это внимания.
– Ты мог бы принести ему пять двадцаток, – сказала она, – попросить вернуть тебе стодолларовую банкноту, объяснить, что жена потратила, а тебе эта бумажка дорога как память.
– Сара, – возразил я, начиная терять терпение, – у меня не было времени разыскивать пять двадцаток. Мне пришлось бы тащиться обратно домой. А нужно было успеть попасть в магазин до закрытия.
– Ты мог бы зайти в банк.
– Банк был закрыт.
Она попыталась было еще что-то сказать, но я оборвал ее:
– В любом случае это уже не имеет значения. Дело сделано.
Она с открытым ртом уставилась на меня. Потом закрыла рот и кивнула.
– О'кей, – прошептала она.
Минуту-другую мы оба молчали, думая о том, в какой ситуации оказались и что делать дальше. В камине треснуло полено, взметнув искорки огня и выплеснув на нас легкую волну тепла. Слышно было, как тикают каминные часы.
Сара подняла с пола пачку денег, подержала ее на ладони.
– Что ж, хорошо хотя бы то, что нас не поймали, – проговорила она.
Я промолчал.
– Я хочу сказать, что это не конец света. – Выдавив из себя улыбку, она посмотрела на меня. – Мы просто вернулись к тому, с чего начинали. К тому же мы можем продать кондоминиум, рояль…
При упоминании о кондоминиуме я почувствовал приступ острой боли в груди, как будто меня пронзила стрела. Кончиками пальцев я коснулся груди. Я ведь совершенно забыл о кондоминиуме, – вернее, заставил себя забыть.
Сара продолжала:
– Мы совершили грех, но лишь потому, что были вынуждены его совершить. Мы оказались заложниками ситуации, когда каждое злодеяние неизменно влекло за собой другие.
Я покачал головой, но она не обращала на меня внимания.
– Но самое главное, что действительно имеет значение, это то, что нас не поймали.
Она пыталась оправдать наши поступки, представить их в выгодном свете. Это была ее обычная манера поведения в экстремальных ситуациях; я сразу же узнал ее. Раньше я восхищался этим ее качеством – мне и самому становилось от этого легче, – но сейчас этот подход казался мне слишком уж упрощенным; Сара словно забыла о том, что мы совершили. Девять человек убиты. Смерть шестерых из них – на моей совести. Это казалось невероятным, но это было правдой. Сара пыталась спрятаться от этой страшной реальности, не замечать того, что все эти люди мертвы по нашей вине, из-за наших бесконечных планов, жадности и страха. Она хотела избежать мук совести, которые неизменно последуют за этим признанием и в конце концов отравят нашу дальнейшую жизнь. Но избежать расплаты было невозможно; я понял это уже давно.
– Мы не сможем перепродать их, – сказал я. Она взглянула на меня так, словно ее удивило то, что я подал голос.
– Что?
– Рояль я приобрел на распродаже. – Я потянулся к его клавишам и нажал одну, самую высокую. Она жалобно взвизгнула. – Обратно его не возьмут.
– Можно поместить объявление в газете и продать самим.
– А кондоминиум я и вовсе не покупал, – закрыв глаза, произнес я. Когда я открыл их, то увидел, что она в недоумении уставилась на меня. – Это была афера. Меня попросту надули. Украли мои деньги.
– Я… – начала было Сара. – О чем ты говоришь?
– Это был фальшивый аукцион. Они взяли у меня чек и получили по нему деньги. Кондоминиум на самом деле не существует.
Она покачала головой, открыла рот, пытаясь что-то сказать, потом закрыла его и открыла опять. Наконец она вымолвила:
– Как?
Я выровнял сапоги на коленях. Кровь на них уже высохла, и они теперь стали жесткими, негнущимися.
– Не знаю.
– А ты сообщил в полицию?
Я улыбнулся ей.
– Да что ты, Сара.
– И ты вот так запросто позволил им забрать твои деньги?
Я кивнул.
– Все наши сбережения?
– Да, – ответил я. – Все.
Она прижала руку ко лбу, продолжая сжимать пальцами пачку денег.
– Теперь мы завязнем здесь навсегда, – сказала она, – так ведь? Мы никогда не сможем уехать отсюда.
Я покачал головой.
– У нас есть работа. Мы можем начать копить заново.
Я пытался утешить ее, но смысл ее слов и на меня давил тяжким грузом. В один день мы из миллионеров превратились в нищих. На нашем счете в банке лежала тысяча восемьсот семьдесят восемь долларов; это было ничто. С каждым днем мы будем все глубже увязать в бедности, расходуя наши мизерные накопления на ежемесячные платежи за аренду дома и машин, телефон, электричество, газ, воду. А еще предстоит расплачиваться за кредиты. Покупать еду и одежду. Впереди нас ожидала борьба за существование, постоянная битва за то, чтобы свести концы с концами. Отныне мы были бедны; и, хотя всю свою сознательную жизнь я клялся себе в том, что с нами этого не произойдет, мы стали такими же, как мои родители.