Мы мчались по тротуару, обгоняя загорелых курортников, лакомящихся советским эскимо за девятнадцать копеек. Огибая мужиков в бумажных панамах-корабликах, которые стояли в очереди за вожделенным пивом. Отпуск, можно и выпить, тем более жена, наконец, дала добро. А вредная теща осталась дома в другом городе!
Кузьмич уже стоял возле вышки, поглядывая на часы.
— Опаздываем? — рявкнул бывший флотский «сундук», списанный с флота за драку.
Была у него какая-то мутная история, врезал он наглому матросу по мордасам. А тот возьми да и упади за борт. Кузьмичу повезло дважды: дело случилось у пристани, и пацана он успел вытащить. Но из флота его все равно попёрли, списали в спасатели.
Сидор Кузьмич мужик был колоритный. Невысокого роста, кривоногий, с огромными длинными руками и силищей как у Ивана Поддубного. Подковы он точно гнул, я лично видел. Точнее, чужая память, тесно переплетенная отныне с моей, мне о этом напомнила.
Слушая вводные на сегодняшний день, я потихоньку вытаскивал из чужой памяти момент знакомства с Кузьмичом. Впечатление он на нас, студентов-второкурсников, приставленных летом спасателями на городские пляжи, произвел неизгладимое.
«Главное, — вещал Сидор Кузьмич на нашей первой встрече, — помните правила!»
А дальше мы слушали и обалдевали.
Если, к примеру клиент, он же утопающий, дергается и не желает ни в какую спасаться из мутных вод нашего теплого моря, просто необходимо дать ему для начала в дыню, а потом уже волочь на берег. «А то вцепиться, — поучал Кузьмич, — и хрена лысого вы его от себя оторвёте, паскуду эдакую! Так вместе и потонете!»
Врезать здоровому или не очень мужику в репу в воде — занятие не простое. Надо знать, как бить. Опоры-то под ногами нет, нужно выпрыгнуть из воды и зарядить в висок сверху. Педагог из Сидора Кузьмича оказался хороший. Разбив нас по двое и загнав в воду, общеизвестной матери.
Про утопленников, которых он звал по-простому «жмуры», вдалбливал в наши пустые головы главное правило: «Вы, салаги, главное запоминайте, когда скорая за жмуром приезжает, от дока не отходи! Почему? А потому как должон док записать в своих бумажках, что проводил он спасательные мероприятия. Забудешь, делов не оберешься. Патанатом нарисует потом насильственную смерть и все, дело труба. Замуздохаетесь отписки писать. Ребра-то при искусственном дыхании сломать, как два пальца отрезать».
На самое главное правило гласило: утренний клад (ночного утопленника) тащить на соседний участок! И сразу звонить ментам, чтобы они тело на себя брали, бумаги всякие отписывали. Иначе премии лишат. Не нас, конечно, Кузьмича. И обязательно зорко следить за соседями, чтобы подлянку не устроили, свой труп к нам не затащили.
Как ни странно, правила работали. И за все лето ни один курортник на нашем участке не утонул, как не старался.
Вот и сейчас один крупнокалиберный не протрезвевший мужик, который спокойной лежал на краю дамбы, вдруг подорвался, как потерпевший, глотнул остатки водки из бутылки, любовно зажатой в могучей руке, с трудом поднялся на ноги, оглядел местность и с воплем «Па-а-ашли все на х…!» сиганул в море.
Кузьмич выметарился и заорал в матюгальник витиеватую матерную речь, умело вписывая в нее информацию про буйки, за которые не заплывать, требовал вернуться «взад», и угрожал самолично утопить залётчика, если тот сейчас же не выплывет на берег. Мы е с Жекой молча и слажено побежали к лодке.
К мужику, орущему благим матом, мы добрались в считанные секунды. Кинули ему круг, а он не берет. Выпятив на нас залитые алкоголем зенки, мужик лупил по воде руками, и орал благим матом не хуже Кузьмича.
— Держи руль, — крикнул я Женьке, стянул майку и прыгнул за борт.
Ненавижу пьяных на море. Вот выше моих сил понять, какой водяной их тянет в воду после принятия на грудь? Хочешь самоубиться, купи веревку с мылом и избавь родных от своей дурной натуры.
Подгребаю. Краем глаза наблюдаю за Жекой. Стоит правильно, близко не подходит, эта живая водяная мельница, весом примерно в центнер, нашу лодку перевернет в два счета. Оцениваю обстановку и ныряю, чтобы подплыть к бегемоту.
Вспоминаю уроки нашего «сундука». Выныриваю и со всей дури луплю в висок. Мужик смотрит на меня протрезвевшим взглядом. А из носа у него течет кровь. Черт, Леха, как ты мог промазать-то? Удар отработанный! Удар — да, а вот тело-то новое, не слушается еще хорошо.
Снова прыгаю.
— Н-а-а-ач! — понимаю, что мимо.
Теперь моей жертвы разбита губа, а на лице моего утопленника написано такое изумление, что мне становится неловко. Вот лежал мужик, никого не трогал, захотел охладиться, а тут мы приплыли и давай его спасать. Может, он и не утонул бы вовсе?