На языке вертелось: «Зачем предлагать девушке отношения, если от ее вида мутит?» Но она благоразумно промолчала. Крэйл открыл дверь, высунулся в коридор.
– Можешь выходить.
Дважды просить не пришлось. Она пулей вылетела за дверь, наслаждаясь вновь обретенной свободой. Дурман происходящего развеивался, словно тяжелый сон. Это все какой-то угарный бред. Девчонки часто рассказывают, что совершают необдуманные поступки в состоянии полного непонимания, и потом частенько о них жалеют. Похоже, у Крэйла на фоне отпаивания живой кровью как раз такое помутнение и есть. Проспится – и больше они никогда не вернутся к этому разговору.
– Малявка! – окрикнул его голос.
Она не успела повернуться, как шанатар исполнил свой коронный трюк с перемещением – и вырос перед ней белобрысой глыбой.
– Если Эашу еще хоть пальцем тебя тронет – я ему башку отверчу, – сказал, наклонившись к самому ее лицу. Мелькавшие сквозь слова клыки выудили из нее только начавший отступать страх. Как будто Крэйлу нравилось напоминать, кто он такой.
– Я думаю, он достаточно благоразумен, чтобы не вставать у тебя на пути, – прошептала она в ответ. От страха голос сел, сделался тише комариного писка.
– Хватит дрожать как осиновый лист, – потребовал он. – Сколько еще раз мне нужно повторить, что я не собираюсь тебя сжирать? По крайней мере – пока.
– Крэйл?
– Чего?
– Мы в самом деле будем встречаться?
– Мы попробуем, малявка. Что же до тебя все так туго-то доходит.
– Это было очень неожиданно, знаешь ли. И еще ты с какой-то эльфийкой весь вечер тискался.
Она закрыла рот ладонью. Ведь не хотела же говорить – а брякнула.
– Эльфийкой? – Он поскреб подбородок, вспоминая. – Это Марси. Пару раз было с ней, по взаимному согласию. Фиг знает, зачем липла, я ничего не обещал.
– И после этого я должна была думать, что ты серьезен? Я мысли читать не умею, и кого ты там. окучивал до меня, знать не могу.
– Согласен. Посмотри на меня.
Она подчинилась. И чтобы сказать, что красавец – язык не поворачивается. Тяжелый подбородок, ровный острый нос, жесткие – теперь она это точно знала – волосы. Точно не принц из девичьей мечты.
– Ты мне нравишься, малявка. Я честно пытался выковырять тебя из головы, но ничего не вышло. Так что прекращай приставать со своими «что» и «почему». Я не знаю, получится ли у нас, но придется стараться обоим. Если ты не готова – скажи сейчас.
– Я ни с кем никогда не встречалась.
– Я это уже слышал.
– Я не знаю, как нужно стараться, и ты меня пугаешь.
– Надеюсь, ты и дальше будешь такой же честной. Что-то еще?
– Угу. – Она поняла, что густо краснеет. Так сильно, что была уверена – у нее уши дымятся. – Покажи язык. пожалуйста.
– Так и знал, что тебе понравится, – хитро и на этот раз беззлобно оскалился он и исполнил ее просьбу. – А теперь дуй в свою комнату.
Ее не нужно было просить дважды. Но когда до лестницы оставалась всего пара шагов, она остановилась, и быстро, пока не передумала, обернулась. Крэйл стоял там же, где и секунду назад: руки в карманы брюк, наброшенная прямо на голое тело куртка. Он выглядел одновременно и полностью безучастным – и бесконечно одиноким.
– Спокойной ночи, клыкастый, – сказала она потихоньку, почему-то ни капли не сомневаясь, что он все услышит.
– Сладких снов, малявка.
Мы тренировались годами, И теперь готовы восстать. Как только начнётся великая операция, Мы станем первой волной, набегающей на берег, Мы станем первыми жертвами, Станем солдатами, павшими в начале.
После практически бессонной ночи Марори никак не могла сообразить, на каком свете находится. Хотя, конечно, дело было вовсе не в том, что те пару часов, которые она беспокойно ворочалась в постели, на «сон» тянули с натяжкой. В голове то и дело вплывало то признание Крэйла, то его внезапное предложение, то их поцелуй. Ну и ее согласие. Утром она долго смотрела на свое отражение в зеркале и поймала себя на мысли, что. ничуть не изменилась с тех пор, как стала «девушкой с отношениями». Конечно, назвать то, что они договорились тайно ото всех видеться полноценными отношениями язык не поворачивался, но все же.
«Ну и что ты теперь будешь делать, Марори Шаэдис йор Миол’Морна?»
Странно, как она настолько быстро привыкла к чужому имени? Более того: называть себя так, а не иначе, казалось самой естественной вещью на свете. На всякий случай Марори даже не стала пытаться анализировать эту метаморфозу. Практика показывала, что чем глубже она старается копнуть, тем более странные вещи в итоге извлекает наружу. Для начала нужно разобраться с куда более насущными вопросами, которых после рассказа Шаэдиса значительно прибавилось. На всякий случай Марори то и дело водила языком по верхним зубам, проверяя, ничего ли не изменилось. Рассказ Крэйла ровным счетом ничего не изменил ни в ее мировоззрении, ни в воспоминаниях. И это пугало больше всего. Что должно было произойти, чтобы она забыла такие ужасные вещи?
Радовало лишь одно: новенькая форма. Она висела на вешалке прямо около зеркала, и одним своим видом вселяла уверенность, что сегодняшний день будет идеальным. Эта вера в лучшее окрыляла.
Правда, стоило Марори принарядиться – и безоблачное утро порядком потускнело. Как же неловко смотреть на себя в зеркало и вместо девчонки в простеньком черном форменном костюме видеть вот эту незнакомку со шрамом на лице. Марори в который раз одернула себя, когда пальцы сами собой нащупали кривую линию темно-красного рубца. Ирри Данва продолжала уверять, что со временем, при правильном лечении, он станет почти незаметен, и простой косметики будет достаточно, чтобы скрыть мелкие шероховатости. Но Марори понимала, что боится как раз обратного: боится потерять эту метку. Как будто в ней заключалась вся новая она.
Самым тяжелым оказалось пройти по коридору до аудитории. Дорога, которую она проделала бы не задумываясь и с закрытыми глазами, превратилась в настоящее испытание характера. Иногда хотелось ускорить шаги, как она делала раньше, если на горизонте появлялись студентки-некромантки, которые никогда не упускали случая бросить вслед драморскому чучелу что-то уничижительное. Но в этот вторник даже они помалкивали. О чем-то шушукались между собой, но Маори так и не дождалась ни одного плохого слова в свой адрес. И она не знала, радоваться этим переменам, или беспокоиться из-за того, что мир вокруг, как и она сама, неумолимо трансформируется. И ничего нельзя с этим поделать.
В аудитории было. пусто. Марори специально прошлась между скамейками, почти уверенная, что напоролась на какой-то дурацкий розыгрыш. А когда поняла, что никого из однокурсников действительно нет, и даже Эашу куда-то запропастился, не на шутку разволновалась. Что еще могло произойти за пару часов? Неужели вчерашняя гулянка настолько. удалась? Ну Кул-то точно был трезв, как стекло: вот кто никогда не прикасался к спиртному, и имел два увесистых кулака, чтобы доказать свою правоту любому желающему оспорить его жизненную позицию.
Она уселась на свое место, чувствуя, как беспокойство неумолимо взбирается вверх по позвоночнику, и мерзко обжигает затылок ледяной тревогой. Достала телефон, проверила сообщения в «БиМ»’е: ничего.
Хотя к этому времени Эашу уже всегда атаковал ее по меньшей мере десятком сообщений, в основном о том, как высоко они «взлетели» и что банк с каждым днем растет. Но ладно Эашу: возможно, Крэйл, как и обещал, взял на себя разговор с инкубом – Марори очень на это надеялась – но где остальные? Она почти уговорила себя наплевать на стыд и первой позвонить Крэйлу, но вспомнила, что у нее нет его номера. Вот тебе и парочка. Хотя, может оно и к лучшему. Мысль о том, что утром Крэйл проспится, одумается и решит замять все по-тихому, маячила где-то поблизости и не давала о себе забыть. В таком случае, ее звонок будет выглядеть ужасно нелепо.
Когда дверь скрипнула, Марори радостно выдохнула, поднялась.
В аудиторию, одна за другой, входили студентки: некромантки, алхимики, Адептки Плетения. Чтобы убедиться, что в очередной раз ничего не напутала, Марори быстро проверила расписание в своем блокноте: первая лекция у профессора Эйлены, которая преподавала Потрошителям второй год Элементарного Хаоса. Ее лекции Марори, мягко говоря, обожала. Даже невзирая на то, что программу за предыдущий год пришлось выучить самостоятельно, а строгая дьяволица продолжала обзывать ее не иначе, как «нерадивая студентка Милс».