— А кто такой этот Гаджи Кара? — закуривая, спросил Саша.
— Это купчишка из пьесы Ахундова, — объяснил Ашраф. — Страшный жадюга. Даже веру свою за деньги продал.
— Ахундов? — словно вспоминая что-то, переспросил Саша.
— Да, Мирза Фатали Ахундов… Это наш великий писатель. Не слыхал о таком?
— Нет, слышал… Даже читал одно его стихотворение. О Пушкине.
— О, это стихотворение одно из лучших! Понравилось тебе?
— Сильные стихи…
— А здорово, ребята, — сказал Саша, — вот лежат в одной палатке русский и азербайджанец… Толкуют о русском поэте, об азербайджанском писателе. А потом вместе будут поднимать целину в казахской степи; Замечательно!
Степан пошарил взглядом по сторонам, облизал пересохшие губы.
— Ребята, воды нет? Пить хочется.
— С водой тут туго.
— Пустыня какая-то, а не степь, — пожаловался Ашраф, — вода на вес золота! Слыхали, что наш завхоз сказал? Экономьте воду!
Асад не выдержал, откинул одеяло, сел на койке.
— Вот кто самый настоящий Гаджи Кара! Воды ему жалко!
— Он тут при чём? — оборвал его Саша. — Он не виноват, что степь бедна водой.
— Надо было строить посёлок там, где воды много, — не сдавался Асад.
— И чтобы степь уже была распахана и урожай созрел? — издевательски спросил Ашраф. — Тебе всё подавай готовеньким. А мы тут зачем? Головы у нас на что? Руки на что? Придумаем что-нибудь.
— Верно, Ашраф! — поддержал Саша. — Нам тут жить, нам и воду добывать. Завхозу одному со всем не управиться.
— Пока можно снег топить, — предложил Степан.
— Гениальная идея! — насмешливо воскликнул Ашраф. — Жаль, не первой свежести. На патент не потянет. Снег тут давно топят. А скоро, под солнышком, он растает и без нашей помощи. Что тогда будем делать?
— Надо колодцы рыть.
— Ты, Стёпа, мудр и наивен, как. дитя: стоит взмахнуть волшебной палочкой — и колодец готов!
Ильхам не участвовал в разговоре и, казалось, не прислушивался к нему. Он сидел на койке, обняв руками колени, устремив в пространство напряжённый, размышляющий взгляд. При последних словах Ашрафа он медленно покачал головой:
— Это всё не то… Рыть колодцы — история долгая. Вот раздобыть бы бурильный агрегат…
— Где же ты его возьмёшь?
— Вот я и думаю, где его взять.
— Ну, думай, думай, — сказал Ашраф. Он взглянул на часы, лежавшие на тумбочке, сладко зевнул. — Может, ещё поспим, братцы? Минут шестьдесят? Семь часов только.
Обитатели палатки поплотней закутались в одеяла и вскоре снова уснули.
Первым в это утро встал Имангулов. Он ночевал в столовой, где было теплей, чем в вагончике. К утру, правда, тепло выветрилось. Завхоз накинул на плечи шинель, прошёл в кухню, присев на корточки, принялся растапливать печь. «Придёт Шекер-апа, — думал он с надеждой, — увидит, что печь затоплена, сменит гнев на милость, не будет больше попрекать меня лишним куском хлеба. Ай, что за женщина! Нрав скандальный, на языке — яд. Достаётся от неё, верно, бедняге Мейраму! В рай старик попадёт… — Он попытался представить себе, какой была повариха в молодости, и даже зажмурился от восхищении и страха. — Летала, наверно, на коне, как ветер! Все парни перед ней дрожали! Огонь в юбке — не женщина!..»
Размышления его были прерваны приходом Шекер-апа. Имангулов бросил на неё опасливый взгляд и тяжело поднялся с пола.
— С добрым утром, уважаемая!..
Повариха посмотрела на печь, дышавшую сухим жаром, с довольным видом сказала:
— С добрым утром, помощничек. Вот теперь ты похож на завхоза. Полезным делом занят. Спасибо тебе за это!
— Увидишь, — обрадовался Имангулов, — я ещё не раз заслужу твоё «спасибо». Дай срок, ты сама будешь подкладывать мне на тарелку самые жирные куски! Завхоз и повар должны жить в дружбе.
— Вот я и скажу тебе по дружбе, — вдруг сердито перебила повариха и показала на выпиравший вперёд живот Имангулова, — берегись, погубит тебя этот твой мотал! [2] Сердце жиром заплывёт, дышать будет трудно, инвалидом будешь. Разве жалко мне лишнего куска баранины? Клянусь аллахом, я тебя жалею.
— Не пугай меня, Шекер-апа! Буду меньше есть — с голода умру…
— А ты двигайся больше. Работой лечись. Принеси-ка воды, помоги мне поставить на плиту кастрюли. Немного похудеешь.
Имангулов проворчал что-то под нос, но перечить не стал, взял вёдра и вразвалочку направился к выходу.
Новосёлов в этот день не будили, но им самим, видимо, не хотелось залёживаться. В девятом часу в палатке почти все были уже на ногах. Саша растопил в жестяной кружке снег; сидя на койке перед маленьким зеркальцем, с остервенением скрёб бритвой колючую щеку, морщился от боли и время от времени подгонял друзей: