Байтенов много ездил. Большую часть времени он проводил в степи, где размечал участки под пахоту. К нему стал всё чаще присоединяться Захаров — надо ж и ему показываться на людях. Он производил расчёты примерного количества машин, которые потребуются, чтобы поднять целину. Вернувшись из одной такой поездки, Байтенов и Захаров пошли к Соловьёву. В вагончике директора сидел уста Мейрам. Было тепло и тихо. На столе стоял большой чайник с кипятком.
— Раздевайтесь, — сказал Соловьёв, — грейтесь. Мы тут как раз о распределении участков говорим. По тракторным бригадам.
Он расставил стаканы, налил чаю и, усмехнувшись, сказал:
— Завидую Байтенову: у него вся семья уже в сборе. А я, признаться, истосковался в одиночестве. А вы как, Иван Михайлович?
Захаров иронически усмехнулся:
— Сейчас столько работы, Игнат Фёдорович, что не до жены. Вернёшься вот так из степи — ноги гудят, голова трещит, тут не до семейных радостей. Да и смотрю я на всё это несколько иначе, чем вы.
— Как же, если не секрет?
— Я пришёл к выводу, что холостяцкая жизнь — настоящее блаженство. Жена мешает работать, во всё вмешивается, контролирует: куда пошёл, зачем пошёл, откуда вернулся, почему поздно, почему рано… Одни неудобства!
— Ого! — Соловьёв вскинул брови. — Вы, я вижу, изрядный шутник!
— Он всегда шутит, — хмуро заметил Байтенов, — даже когда работает и то шутит.
— Так жить легче, — отпарировал Захаров.
— Вы думаете, — спросил Соловьёв, — что женщины не способны помогать нам?
— Их помощь обходится слишком дорого. За бытовые удобства, которые предоставляет нам жена, мы должны жертвовать свободой. Сомнительная выгода!
Байтенов пожал плечами, Соловьёв заинтересованно слушал, уста Мейрам молчаливо поглаживал бороду.
Захаров продолжал:
— У нас, научных работников, должна быть свежая голова. Все бабьи придирки только мешают достигнуть цели.
— Какой цели? — быстро спросил Соловьёв.
Захаров пожевал губами, как бы подыскивая нужное слово.
— У меня цель одна — помочь нашей науке, нашей стране. Наверное, вы помните Гулливера. Свифт говорил, что люди, сумевшие вырастить два колоса там, где раньше вырастал лишь один, достойны благодарности всего человечества.
— Понятно. Значит, вас интересует больше всего благодарность человечества? — насмешливо спросил Байтенов.
— Отчасти. Но только отчасти.
Соловьёв, переглянувшись с Байтеновым, спросил:
— А вы помните, что к этим словам англичанина Свифта добавил русский Тимирязев?
Захаров наморщил лоб и потёр его пальцами, словно он хорошо знал, о чём идёт речь, но никак не мог вспомнить самих слов. Соловьёв пришёл на помощь:
— Тимирязев сказал, что это не только агрономический, но и политический вопрос. И он, знаете, глубоко прав: и капиталисты думают о двух колосьях, и мы боремся за это. Но они заботятся о наживе, а мы — о народе и потому поднимаем целину!
Захаров пожал плечами:
— Целина может выручить сначала, а потом истощиться. Разве так не бывало?
— Люди раньше были неграмотными, — вступил Байтенов. — А у нас не только техника, но и наука — агрономия!
Захаров покровительственно усмехнулся:
— Агрономическая наука?! Да возьмите хотя бы вопрос о том, как оборачивать пласты земли. Куда отбросить сухой, дерновый, целинный пласт? Ведь он же мешает севу! Одни говорят так, другие — этак! Вот вам и наука!
Соловьёв слушал Захарова с возрастающим недоумением.
Неожиданно в разговор вступил уста Мейрам:
— Вот вы, товарищ главный инженер, научный труд пишете. О чём же вы там говорите? О технике?
— Конечно. И работа моя имеет прежде всего практический смысл: рациональное использование техники на целине.
— Понятно. Очень хорошо. А только ведь вы ещё не всё знаете. Мы ещё не пахали, не сеяли. До уборки тоже далеко. Выводы ещё неизвестны. Может, окажется, что не агрономы отстают, а техники.
— Ну, это смешное предположение! Вы правы только в одном: мне ещё надо собрать много различных данных.
Уста Мейрам вздохнул:
— Боюсь, Иван Михайлович, что это работники совхоза будут собирать данные, а не вы… Вы не сердитесь, но вот несколько лет назад в «Жане тур-мыс» приехал один учёный, казах. Приехал, переоделся и пошёл на ферму. День и ночь проводил рядом с доярками и чабанами. Вместе с ними ел, пил, работал. По ночам писал при свете лампы. Мы его спрашивали: «Товарищ учёный, зачем писать свой труд здесь, на ферме? У нас ведь бывали тут и журналисты и учёные. Расспросят, конечно, как и что, запишут в блокнот и уедут. А потом у себя дома сочиняют». Так этот человек ответил так: «Я должен всё сам попробовать, своими руками пощупать, своими глазами увидеть. А потом уже и домой можно ехать». Теперь, знаете ли, по его книге на всех фермах учатся.