Один из приезжих выделялся своим явно городским «столичным» видом. На нём был новый добротный костюм, сшитый по последней моде, на чемодане лежала велюровая коричневая шляпа, на коленях покоился пухлый щегольской портфель. Ел он неторопливо, и с его холёного, чуть бледного лица не сходила гримаса высокомерного недоумения и иронической снисходительности: казалось, он сам удивлялся тому, как мог попасть в такую глушь, но в то же время решил, видно, принимать всё таким, как есть, — назвался груздем, полезай в кузов.
Второй специалист, казах, был одет попроще: его крутые плечи обтягивал серый пиджак, под ним виднелся наглухо застёгнутый меховой жилет, брюки были заправлены в голенища старых, но ещё крепких сапог.
— Простите, — сказал Соловьёв, почему-то обращаясь именно ко второму приезжему. — Вы из Павлодара?
Первый приезжий смерил Соловьёва оценивающим взглядом и с солидной небрежностью ответил:
— Вы не ошиблись. Мы из Павлодара. У нас направление в новый совхоз. Простите, с кем имею честь?
— Я директор совхоза. Соловьёв, Игнат Фёдорович.
«Горожанин» поднялся со стула и с дружелюбной готовностью протянул руку:
— Очень рад. Захаров, Иван Михайлович. Хочу поработать у вас в должности инженера.
— Да вы сидите, сидите — я помешал вам обедать…
— Не доев этих котлет, мы, я думаю, ничего не потеряем, — насмешливо проговорил Захаров и ещё раз со сдержанным любопытством оглядел высокого, подтянутого Соловьёва. — Так вы, значит, и есть будущее наше начальство? Я о вас наслышался в Павлодаре.
— Какое там начальство! — отмахнулся Соловьёв. — Мы все должны быть товарищами по работе, — он повернулся ко второму приезжему и приветливо спросил: — А вы наш новый агроном?
Тот тоже встал и, обменявшись с Соловьёвым сильным рукопожатием, назвал себя:
— Байтенов. Агроном.
Соловьёв сел рядом.
— Вы ешьте, не обращайте на меня внимания. Я уже позавтракал. Как ехалось?
— Путешествие — это всегда путешествие, — сказал Захаров. — Оно, естественно, утомляет, но зато видишь много нового. Мне ваши места нравятся, в них есть какая-то суровая поэзия.
Вот и прекрасно!.. А я, по правде говоря, беспокоился. Люди вы новые, привыкли к городским удобствам.
— Я не горожанин, — коротко заметил Байтенов.
— Вы разве не в Павлодаре работали?
— Да. Но лишь в последнее время.
Как ни старался Соловьёв разговорить Байтенова, ему удалось только узнать, что тот родился на берегу Балхаша, после окончания института работал агрономом в одном из предгорных совхозов и лишь весной прошлого года был переведён в Павлодар, в областной отдел сельского хозяйства. Доволен ли он был новым назначением, Соловьёв так и не выяснил. «Молчалив, сдержан, — отметил он про себя. — Посмотрим, каков в работе…»
Зато Захаров рассказывал о себе охотно:
— Я после института попал на Павлодарский механический завод. Завод большой, технически хорошо оснащённый. Инженер там первое лицо. Но я, видите ли, давно уже задумал диссертацию и материал для неё могу собрать только в совхозе. Кроме того, мне надоела городская шумиха, вечная эта суета и толкотня… Горожанина, — он добродушно усмехнулся над этой неизлечимой слабостью горожан, — всегда тянет на природу. Я вот всю жизнь прожил, в больших городах и пресытился ими; захотелось отдохнуть в сельской тиши, под раздольным степным небом.
— Ну, отдохнуть-то мы. вам не дадим, пообещал Соловьёв, — работы по горло.
Инженер поспешил поправиться:
— Работу в поле я и считаю настоящим отдыхом…
— И тишину вам не гарантирую, — продолжал Соловьёв, посмеиваясь в душе над наивными, идиллическими восторгами городского гостя. — Мы сами нарушим степную тишь! Мы должны разбудить землю.
— Ну что ж, — беспечно согласился Захаров. — Нарушим! Разбудим! Это тоже по мне.
Байтенов не вступал в разговор, но его замкнутость нравилась Соловьёву больше, чем нескромная болтливость инженера. Игнату Фёдоровичу казалось, что, разговаривая, Захаров любуется собой, гладкой своей речью, что восторги его несколько наигранны, а тон слишком самонадеянный. Но он давно взял себе за правило не доверяться первому впечатлению, которое бывает обманчивым. Захаров был молод, а молодости свойственна некоторая самоуверенность. К тому же инженер располагал к себе непринуждённостью своих манер. «Обожду делать выводы, — решил Соловьёв. — Труд — вот лакмусовая бумажка для проверки человеческих достоинств и недостатков». А вслух сказал: