Усиливалось радужное свечение, и Винд догадался, в чём была причина этого толчка: это разорвался-таки вертокрыл, и вся горючая жидкость разом освободилась…
Винд открыл глаза и тут же пожалел об этом: ведь слизкая масса ещё налипала на его ресницы, и попала в глаза, так же как, порой, мыло попадает в глаза, когда кто-либо моется в ванной.
Винд застонал, а потом и закричал от боли — едкая гадость выедала его глаза и не было воды, чтобы промыть их. Жжение усилилось до немыслимых пределов, а юноша хрипел:
— Нет, нет! Я не хочу терять зрения!.. Таллан, помоги мне!!
Сознание вернулось к Винду. Но он совершенно ничего не видел. Непроглядная, угольная чернота окружала его. Но слышен был такой звук, будто потрескивали дрова в костре.
И юноша произнёс:
— Таллан, это ведь ты?.. Скажи, ведь я не ослеп?
Потрескивающие звуки изменили свою тональность, однако Таллан ничего не ответил.
Винд снова спросил:
— Таллан, ведь это?.. Слышишь меня?..
И сам замер, напряжённо вслушиваясь. И услышал шаги: кто-то ходил вокруг него, фыркал, шипел.
Нет — это определённо был не Таллан и вообще — не человек. А что же сталось с Талланом? Неужели он не успел забраться в ноздрю исполинской статуи и та жаркая волна, которая подтолкнула Винда, отнесла его прочь от укрытия и он уже растворился в желудочном соке землееда?..
Но вот некто подошёл к Винду и дотронулся жёстким, шершавым языком до его щеки. Юноша вскрикнул, отдёрнулся и от боли и от отвращения. Болела изъеденная слизью кожа, ну а отвращение было вполне понятно. К тому же, Винд не знал о намерениях этого существа: быть может, оно хотело им полакомиться…
Впрочем, в Многомирье жило множество существ, которые хоть и не обладали обликом человека, но обладали разумом. И Винд спросил:
— Кто ты? Назовись!
Раздалось урчание. А затем в черноте появилось нечто расплывчатое, золотистое, на Винда дыхнуло жаром. И тогда юноша догадался, что рядом с ним находился некто огнедышащий, быть может — дракон. Этот дракон выпустил пламя, и Винд увидел его — хоть не чётко, но всё же увидел! Значит, он не ослеп!
Это открытие так обрадовало его, что он даже рассмеялся. Впрочем, тут же вспомнил, в сколь горестном положении он находился. Ведь ещё и не ясны были намерения этого огнедышащего зверя: быть может, он просто играл со своей жертвой, прежде чем поджарить и съесть.
Тогда Винд ещё раз попытался заговорить с ним:
— Правда, в дурное место мы попали? Как выбраться отсюда, не знаешь?
И вновь урчание, и вновь огневая вспышка.
Юноша пробормотал:
— Ну, похоже, разговаривать ты не умеешь, так, по крайней мере, не сжигай меня, ладно?
В ответ зверь ещё раз заурчал, потом вновь раздались его шаги. Он остановился возле привставшего на колени Винда, и несильно толкнул юношу в плечо. Однако, Винд почувствовал, жар который исходил из его глотки. Винд произнёс:
— Хорошо, что ты хочешь со мной подружиться. Но только учти, что я существо очень хрупкое. Вот дунешь ты на меня играючи и превращусь я в жаркое… Хотя, как ты меня можешь понять?..
И вновь урчание, и вновь толчок в плечо. Винд отодвинулся от жаркой пасти и молвил:
— Наверное, твоя мамаша устроила кладку яиц внутри этой статуи. Не знаю, что с твоими братьями и сестрёнками, а также и с мамашей сталось, но, надеюсь — они не придут по мою душу… А вот ты здесь… В ловушке мы с тобой… Быть может, желудочный сок землееда разъедает камень медленнее, чем дерево или стекло, но всё же, рано или поздно доберётся до нас. Но ещё раньше мы умрём тут от голода… Ты, положим, ещё сожрёшь меня, но потом тебе всё равно ничего не останется…
В ответ Винд слышал только урчание, да чувствовал несильные толчки в плечо. Похоже, невидимое во мраке существо было настроено дружелюбно…
Медленно тянулись лишённые каких-либо событий часы. Винд сидел, прислонившись спиной к холодному камню и ждал. Поблизости от него, в темноте прохаживался некто, издавал всевозможные звуки, иногда испускал языки пламени: и Винд видел их в виде расплывчатых, бесформенных пятен. Несколько раз со стороны доносились некие гулкие звуки и всякий раз Винд надеялся, что это всё же Таллан оказался внутри каменной статуи и окрикивал своего друга по имени. Но никакого ответа не получал. Приходилось смиряться с мыслью, что Таллан погиб…
Уже начинали донимать голод и жажда. Воображение рисовало всевозможные вкуснейшие яства, а также журчащие, родниковые потоки. Тогда Винд начинал думать об Эльрике и об их ещё не рождённом сыне, которого решили назвать Виктором. Пытался представить Винд, как будет выглядеть этот мальчуган: зеленоволосым, как Эльрика или же тёмно-русым, как сам Винд.
Но наплывало отчаяние: тёмное, едкое, невыносимое. Пытался Винд бороться с этим плохим чувством; твердил себе, что сдаваться ни в коем случае нельзя, а всегда, до последнего надо искать путь к спасению. Но какое тут спасение, если кругом статуи — зелёный желудочный сок землееда? Как вырваться из этой темнице?..
Того, кто ходил поблизости и издавал всевозможные, порой такие забавные звуки, Винд назвал Ворчалкиным, и даже позвал его:
— Эй, Ворчалкин, как дела?
Огнедышащий подошёл и пихнул его в живот так сильно, что Винд охнул и согнулся. Затем прохрипел:
— Ты полегче, дружище…
Ворчалкин издал звук похожий на многократно усиленное урчание котёнка. Должно быть, таким образом он просил прощенья.
…Иногда, от нечего делать, Винд начинал считать. Так досчитал он до тысячи, потом до пяти тысяч. Потом вздохнул и забылся тяжёлым, кошмарным сном. Виделось ему, будто со всех сторон наползает, разъедая его, зелёная слизь. Запах от неё исходил кошмарный, Винда тошнило…
Раскалённые губы огнедышащего существа дотронулись до лба Винда и юноша вскрикнул, вскочил. Отчётливо увидел два источавших багровый свет глаза, а ещё — сияние огня, которое вырывалось из прикрытой глотки.
— Ну что ты, Ворчалкин? — спросил Винд.
А затем осторожно дотронулся кончиками пальцев до своих глаз. Не почувствовал боли, но зато глаза Ворчалкина он видел очень даже отчётливо. И Винд обрадовался — теперь зрение вернулось к нему в полной мере.
Тут же, впрочем, и опечалился он, проговорил:
— И на кой мне это зрение, если всё равно погибать придётся?
Огненные глаза Ворчалкина приблизились, Винд, ожидая нового немилосердного толчка, отшатнулся и проворчал:
— Съесть меня что ли решил с голодухи?
Ворчалкин не унимался — продолжал издавать всевозможные, урчащие звуки. Затем, всё же толкнув Винда в живот, развернулся и зашагал прочь, туда где каменная ноздря изгибалась.
Юноша окрикнул его:
— Э-эй, ты куда? Утопиться решил?.. Тебя эта зелёная слизь быстро разъест…
Ворчалкин не останавливался, а шагал дальше. Оставаться одному во мраке Винду совсем не хотелось и поэтому он, опираясь ладонью в стену, зашагал вслед за своим новым приятелем.
И вот увидел Винд, как Ворчалкин, вцепившись лапами в стены исполинской ноздри, выпускает языки пламени. Судя по обрисовавшемуся контуру, это был маленький дракон, даже и его сложенные за спиной крылья увидел Винд. Ну а огненные струи были направлены на зелёную массу, которая, оказывается, застыла и перегородила ноздрю.
— Зря стараешься, дружище, — вздохнул Винд. — Там, снаружи только смерть…
Но дракончик не унимался — испускал новые и новые огненные потоки. Вот повернул он к Винду голову и издал звук, в котором можно было расслышать веселье.
— Чему радуешься, дурачок? — удивился Винд.
Но менее чем через минуту Винд уже думал о том, что Ворчалкин не такой уж и глупый, а вот он сам зря раньше времени поддался унынию.
Под действием драконьего пламени, растапливалась зеленоватая слизь, и в образовавшийся проём уже проникали золотистые лучи солнечного света. Через несколько секунд ноздря статуи уже была расчищена.