Ограничения, продиктованные объемом книги, заставили принимать непростые решения о том, какой материал включать в текст, а какой оставить за его пределами. Генеалогии пространства и места, представленные в главе 2, очерчивают те интеллектуальные традиции, которые оказывают влияние на используемые в этой работе концепции пространства и места. Опираясь на опыт моих этнографических исследований, читатели, заинтересованные в появлении обоснованной теории, смогут проследить, как идеи и методы эволюционируют в пределах исследовательского поля – собственно, этот момент и отражается как в ходе длительной полевой работы, так и в проектах прикладных исследований. Дополнительные этнографические примеры из уже опубликованных работ моих коллег, работающих по всему миру, позволят увидеть, каким образом пространственное воплощение культуры осуществляется в совершенно разных этнографических контекстах. Шесть перечисленных выше подходов (социальное производство, социальное конструирование, воплощение, язык и дискурс, эмоции и аффекты, транслокальность) и множество задействованных в исследованиях сред (площади, парки, жилье, мемориалы, районные сообщества, центры городов, рынки, железнодорожные и автобусные вокзалы) – все это способствовало моей исследовательской и преподавательской деятельности. Значительная часть моей полевой работы происходила на Американском континенте (Северная и Южная Америки), поэтому читателю следует учесть, что данное ограничение отразилось на представленных в книге литературе и примерах.
Структура книги
При изучении пространства и места исследователи из области социальных наук зачастую исходят из перспективы социального конструирования, которая подчеркивает роль социального взаимодействия, символов и языка в придании формы и смысла физическому пространству. Данная позиция особенно плодотворна для исследования процесса создания конкретных мест (place-making) и социального значения пространства, однако она не лишена недостатков. Социальное конструирование не обращается к материальности, имеющей основополагающее значение для политического, экономического и исторического подходов, таких как социальное развитие антропогенной среды (King 1980), марксистский исторический материализм (Harvey 1976, Smith 1984) и социальное производство пространства (Lefebvre 1991 / Лефевр 2015).
Ученые и исследователи, в особенности те, кто отдает должное марксистской, материалистической и исторической точкам зрения, с большей вероятностью приступят к делу с позиций политической экономии и истории пространства. Точка зрения, в основе которой лежит социальное производство, делает акцент на истории и политической экономии искусственной среды и ландшафта, раскрывая глубинные причины того, как и почему они появились, кому (например, государству или людям) или чему (например, землетрясениям или строительной технике) они обязаны своим существованием и когда все это произошло. Такой подход дает материалистическое толкование способов восприятия, обустройства и формирования пространства. Подходы, в основе которых лежит концепция социального производства, не обязательно исключают социально-конструктивистские интерпретации, поскольку материальная среда наделяется смыслом при помощи репрезентационных и символических процессов. Однако доктрина социального производства постулирует, что материальность играет первоочередную роль, задавая форму процессам социального конструирования посредством специфических механизмов власти, практик гегемонии, экономических стратегий, политического и военного контроля.
Обе эти концептуальные рамки – социальное конструирование и социальное производство – широко используются в этнографических исследованиях пространства и места: именно на них приходится основная масса работ в этой сфере. Другие представленные в книге позиции еще не настолько состоялись и являются более абстрактными – в частности, речь идет о подходах, основанных на воплощенном пространстве и процессе создания мест (place-making), языковом и дискурсивном анализе пространства и места, эмоциональном и аффективном аспектах пространства и среды, а также на влиянии пространственно-временного сжатия на транснациональные и транслокальные места. Некоторые из указанных концептуальных рамок, в особенности воплощенное и транслокальное пространство, любопытным образом объединяют эмпирическое, социальное и материальное измерения пространства и места. К ним мы обратимся более подробно в заключительной главе, рассмотрев их в качестве одного из аспектов многослойной методологии, формирующей этнографию пространства и места.